…Май 1965. Первая лейтенантская весна на Кильдине выдалась ранней и дружной. Долгожданное солнце слизало снег взахлеб, как слизывает  растекающееся по губам и подбородку мороженное дорвавшийся до заветной сладости малыш. Над островом устойчиво повис антициклон, надежно прикрыв  истосковавшихся по теплу островитян от  штормов и промозглых туманов Арктики. Я один на узком галечном пляже. За спиной, метрах в десяти отвесная слоеная стена северо-восточного берега. Каменной завесой она отделяет меня от  унылости заброшенного в полярных распадках военного городка с домами-бараками желтушно-серого цвета, от кухонных судов-пересудов, от примелькавшихся за долгую полярную зиму физиономий сослуживцев, от политзанятий и тревог, от бесконечных авралов и учений, от рутины военного бытия. Прямо на север до самого горизонта распласталось море Баренца сейчас изнеженно-добродушное. Тишина. Даже чаек не слышно.  Вода бесцветно прозрачная у кромки пляжа, уходя в перспективу, быстро меняет окраску, становясь сначала бирюзовой, потом ультрамариновой и, наконец, у самого горизонта темно фиолетовой. Обкатанная морем прибрежная галька, покрытая быстро осыхающим лаком ленивых волн, играет бликами несметных сокровищ. Справа Сундуки – причудливые каменные колонны, напоминающие небрежные стопки разноформатных книг.

Остров Кильдин. Камни Сундуки. Фото ДК, 2007 г.

Зачем понадобилось Природе ваять эти никчемные сооружения у края воды Богом забытого острова? Загадка, которую вряд ли суждено разгадать. Слева высунулась на пляж искореженная, ржавая носовая часть какого-то судна. Разбросанные по берегу изъеденные солью и солнцем куски такелажа. Кусок рубки. Обрывки стальных тросов. Разорванные металлические бочки наполовину забитые мелкой галькой. Побуревшие и разбухшие от долгого пребывания в воде тарные ящики. Мусор. Какая трагедия и когда, разыгралась на этом диком пляже? Что стало с людьми? Спаслись ли? А может быть нашли свой последний приют совсем не далеко от меня у подножья этого каменного исполина, на дне холодной пучины?  Неуютно становится от этих мыслей…

          С прозой Виктора Конецкого я познакомился много лет спустя после своей шестилетней кильдинской «отсидки» и девятилетней преподавательской службы в Каспийском военно-морском училище, на берегу самого большого в мире соленого озера на стыке Европы и Азии. Но первая же прочитанная повесть «Вчерашние заботы» потрясла открытием, а точнее – приоткрытием загадки  разбитого судна возле Сундуков, виденного мной в далекую лейтенантскую пору. «Проходим Кильдин, – вспоминает автор. – Гляжу в бинокль на камни Сундуки. Страшные минуты пережиты там. Обидно, что куда-то запропастились документы, которые хранил после окончания  следствия по делу о неспасении нами СРТ-188». 
К тому времени я уже начал писать и под впечатлением прочитанного, послал ему свои первые литературные опусы, совершенно не надеясь на ответ. Но ответ пришел. Четкий, как и всё написанное Мастером:  «Уважаемый Сергей Терентьевич! Получил все Ваши надежды и тревоги, т.е. исповедь островитянина (речь идет о книгах «Кильдинская повесть» и «Надежды и тревоги»). Очень все мне родное, близкое и даже глаза мокрит. Молодец Вы, что преодолели извечную нашу морскую лень и разрешились от бремени этими книгами. Вы, конечно, видите, как загнали в угол наш флот. Поэтому Ваши книги ещё и тем важны, что напоминают о самом существовании, например, Кильдина. О котором сегодня в России никто уже и не знает. Обаятелен Ваш пес (повесть «С ризеном по жизни»). Думаю, не найдется читателя, который в него не влюбится. Продолжайте писать, а то и сделайте это смыслом своей жизни. С глубоким уважением. Удачи! Ваш Виктор Конецкий». Это был мощнейший импульс, предопределивший мою литературную жизнь.

Но тайна трагедии, разыгравшейся у Сундуков, сохранялась. Не проясняли её до конца и краткие вставки-воспоминания, разбросанные по разным повестям Виктора Конецкого.
Вся жестокая правда открылась лишь с выходом в свет (уже после кончины Виктора Викторовича) отдельного тома «Лети, корабль!» изданного его вдовой Татьяной Валентиновной Акуловой-Конецкой в дополнение к 7-томному собранию сочинений мастера. В нем впервые опубликовано письмо лейтенанта 441-го отдельного дивизиона Аварийно-спасательной службы Северного флота Виктора Конецкого к брату Олегу Базунову, написанное несколько дней спустя после свершившейся у берегов Кильдина трагедии. Без философских рассуждений и литературной обработки, волнуясь, вновь переживая случившееся, он исповедовался: «…Январь 1953.  Олег, мне не хочется писать об этом. Думаю потому, что словами не передашь того, что было без усиления и сгущения красок… Тральщик выбросило на камни с романтическим названием «Сундуки». Мы вышли по аварийной тревоге (из Дровяного, Кольский залив – С.А.) и пришли на место через 13 часов после аварии. Берег — отвесный, 180-метровая скала, черная. Корабль лежал на левом борту с креном 30 градусов, носом к берегу. На спа­сательных кораблях начальник аварийной партии — помощник капитана. Я исполнял эту должность, совмещая ее со штур­манской работой. Первая аварийная партия ушла на аварийный корабль без меня — командир корабля боялся остаться без штурмана, т. к. штормовая погода может заставить уйти от берега в море. (Это не из-за того, что он без меня не может плавать — это запросто, но стоять одному вахту невозможно). Слабый прожектор не смог долго следить за шлюпкой, и она пропала среди черных, блестящих под его светом валов.
В 9 утра шлюпка вернулась, с тех пор — еще 7 раз — на ава­рийный корабль ходил я и каждый раз, когда я уходил туда, не знал, вернусь ли назад, но, видя тот же вопрос в глазах матро­сов, держался соответственно.
…Не буду описывать этих семи рейсов. Мне, конечно, везло, т. к. обширного опыта управления перегруженной шлюпкой на штормовой прибойной волне, среди камней и у борта, лежащего на боку корабля, у меня, не было. Да еще мороз и темнота.
Мне удалось перебросить на пароход 800-килограммовую помпу на шестерке (вынимали заднюю банку) и тонны 1,5 друго­го имущества, не считая людей.
На 3-и сутки работ, я по вызову прибыл к командиру спасательных работ. Сидели в каюте 2 капитана второго ранга. Главный инженер и старик — командир спасательного корабля другого (не моего). Инженер спросил, могу ли я перебросить на аварийный ко­рабль еще одну 800-килограммовую помпу... и протянул мне бланк радиограммы. Ко­мандующий флотом приказывал, во что бы то ни стало спасти корабль. Надо было сказать, что в случае, если бы шлюпку разбило, то даже несмотря на спасательные жилеты, 90 % людей по­гибло бы в бурунах на скалах, а остальные замерзли на берегу, т. к. жилье в 7 км от места аварии и ночь. Я сказал, что пойду, и здесь впервые за весь разговор коман­дир корабля — старик — взял слово.
«Вы знаете, — спросил он меня, — что на севере, зимой, ни разу из перевернувшейся  шлюпки не спаслись  все? Даже на тихой воде у кого-нибудь не выдерживает сердце ледяной воды. Вы когда-нибудь купались здесь? А я трижды, потому считаю, что идти туда сейчас с помпой – безумие».
После его слов я впервые понял, что решаю сейчас за жизнь десятка людей, с одной стороны и за спасение 30 миллионов государственных денег – с другой. Понимаешь, я впервые понял, что все это, что творится вокруг, не азартная игра, где я проверяю мужество, а что-то серьезное…
Мне сказали: «Идите, спите 4 часа, до половины полной воды, и пусть отдохнут люди». Через 4 часа шторм стал ещё больше. Мне было приказано идти на аварийный корабль, взяв с собой трех мотористов…обеспечивать откачку в момент снятия корабля с камней. Это был мой 7-й и последний рейс.
…Как нам удалось подойти к кораблю, я не знаю и не помню. Знаю одно, что командовал правильно, а люди работали как львы. У нас было 6 фальшвееров, они горят 4—5 минут, а после тьма делается кромешная. Для света зажгли ведра с мазутом.
Корабль стащили с камней, и он лег на другой борт. Залитые водой, заглохли помпы. Мы собрали всех людей на кормовой надстройке. Я сидел спиной к морю и закуривал, когда корма стала очень быстро тонуть. Волна захлестнула кормовую над­стройку и рухнула мне на колени. Когда я вскочил, вокруг буше­вала вода, в ней отчаянно барахтались люди, перебираясь к рубке, которая торчала из воды. Корабль быстро кренился.
Я схватился за сумку с ракетницей. Как всегда в такие мо­менты, кнопки заело. Меня накрыло с головой волной. Все это секунды. Наконец, удалось вырвать ракетницу, и я выстрелил. Помню, что, вцепившись в шлюпбалку, увидел, как рассыпались над головой красные звезды. Это был сигнал о прекращении бук­сировки и спасении личного состава.
Когда бросился к рубке, меня ударило волной, руки не выдер­жали, и меня потащило к борту, но, очевидно, помирать было рано — вода хлынула в машинное отделение, вытолкнула из него воздух через раструбы вентиляторов, которые были рядом, и эта струя воздуха отбросила меня к рубке. Выступавшая над водой ее боковая стенка была сплошь по­крыта людьми и нам со стариком-боцманом, который тоже замешкался в корме, места на ней не было. Волна отрывала руки, корабль продолжал погружаться кормой и кренился на левый борт.
Я крикнул, чтобы люди переходили по поднимавшемуся пра­вому борту (по его внешней части) в нос. Чтобы сделать это, надо было прыгнуть метров с трех в кипящую воду на спардек. Все только крепче вцепились в рубку, я приказал еще раз. И вот первый, Белов — водолаз с нашего ко­рабля — прыгнул. За ним посыпались другие. Секунд за 40 они перешли на задравшийся нос. На рубке осталось нас чет­веро. Путь на нос для нас был уже закрыт — через весь спардек, перемахивая через оба борта, шли волны.
Мы лежали на верхнем краю рубки, ноги были в воде, брызги заливали лицо. Крен прекратился, но корабль продолжало бить о камни, а нос «водило».
Единственная оставшаяся в живых шлюпка на кораблях в первый раз подошла к нам минут через 30 после аварии. Как она подходила и как снимала людей, ты себе не представишь. Она сделала три рейса. Я ушел с корабля предпоследним (последний — старлей с другого  спасательного корабля).
Пробыл в воде 1,5 часа. Это было 16-го января с 19 до 20.30. Сейчас уже 20-е, а у меня нет далее насморка, несмотря на то, что температура воды была + 1,7 гр.
Было ли страшно? Конечно, и очень страшно — в то время, которое пролежал на рубке без всякого занятия, когда лезли в голову всякие дрянные мысли…
О чем думал? О том, что, если выживу, смогу немного ува­жать себя. Прошло 4 дня, а уже все буднично и незаметно.
Сейчас, когда писал, правда, разволновался немного. Интересно, что в таких положениях люди исполняют приказания — как ягнята...».
Было в ту пору выпускнику 1-го Балтийского высшего военно-морского училища лейтенанту Виктору Конецкому отроду неполных двадцать четыре года.  Мы разминулись с Мастером на острове всего на каких-то… одиннадцать лет. 

Остров Кильдин. Останки СРТ-188. Фото ДК, 2007 г.

…Останки СРТ-188 методично добивало море. Каким-то шальным ураганом корпус раскромсало на части. Куски выбросило далеко на берег, где они и по сей день валяются у кромки осушки не пригодные даже в металлом. Как впрочем, и ёще с пяток таких же горемык нашедших свой конец на камнях северного побережья заброшенного ныне людьми полярного острова Кильдин…

ДРУГИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ СЕРГЕЯ АКСЕНТЬЕВА:

Книга "НАДЕЖДЫ И ТРЕВОГИ"

"Мой остров"

"Кильдинские отшельники"

"Остров и корабли"

"Дым Отечества"

"Камни Сундуки"

Стихи

В НАЧАЛО СТРАНИЦЫ

НА СТРАНИЦУ "С.Т. АКСЕНТЬЕВ"

НА ГЛАВНУЮ