Всем, когда-либо жившим
и ныне живущим на полярных островах
посвящается

Автор выражает искреннюю благодарность директору севастопольского ЧП «Полюс-Юг»
Шилюку Юрию Петровичу за активное участие и спонсорскую поддержку в издании этой книги.

Жить – значит медленно рождаться.
Антуан де  Сент – Экзюпери

ОТ АВТОРА

Острова, как и люди, имеют свою судьбу, свой характер, своё предназначение.
Есть тёплые, экзотические острова. На них круглый год благоухает зелень, дует с моря нежный бриз, по вечерам, в лучах заходящего солнца, лениво шепчутся пальмы. Праздная жизнь кипит, блещет и искрится весельем.
Эти острова для развлечений и утех зажиточной, не обременённой заботами о хлебе насущном, публики, съезжающейся со всех стран и континентов.
Красивы экзотические острова, но задеть самые чуткие, самые потаённые струны человеческой души они не могут. Нет в них какой-то изюминки, какого-то магнетизма, чтобы добраться до глубин первородных человеческих чувств. Они, подобно шампанскому, опьяняют лишь ненадолго.
Есть острова трудяги. На них человек добывает уголь, руду, охотится на зверя.
Как и во всяком тяжелом труде, нет там места эмоциям, разглядыванию пейзажей, анализу чувств. Вся жизнь на них подчинена добыче и подсчёту добытого. Тонны, штуки, головы - вот нехитрая житейская арифметика. И только сторонний проницательный взгляд исследователя-натуралиста может заметить их неброскую красоту и донести её другим людям в рисунках, картинах, книгах. Одним из таких подвижников был Рокуэлл Кент.
Но есть ещё острова-стражи, большая часть жизни которых отдана одной единственной цели, охранять морские рубежи государства.
Не велики обычно эти острова, малоизвестны для сухопутного обывателя. Нет у них особого героического прошлого, незаметно и буднично настоящее. И от материка то они расположены вроде недалеко, и люди на них живут самые обыкновенные.
Но стоит хоть раз побывать на их неприветливых берегах, пожить годик-другой, как они намертво войдут в душу. И потом, по прошествии многих лет, где бы ты ни был и какие бы после этого страны ни повидал, стоит только тронуть потаённое, как тёплые волны былого нахлынут, словно морской прилив, и поднимут со дна на поверхность души добрые воспоминания о днях, проведённых на них. И до боли захочется поделиться этим душевным теплом с окружающими тебя людьми.
Только бы слушатель был терпелив и любознателен, а уж житейских историй, сложившихся на этих островах, не счесть.

НАЗНАЧЕНИЕ

Всяк сверчок знай свой шесток
Пословица

Отгуляв после выпуска из училища свой первый лейтенантский отпуск, в начале октября я прибыл в Североморск за назначением на должность.
В это время на Севере наступает полярная ночь. Дни короткие, как правило, серые и невыразительные. Североморск в эту переходную пору показался мне каким-то унылым, а множество патрулей и черных шинелей на улицах создавали ощущение казармы.
«Ваенга», центральная в ту пору гостиница города, была забита лейтенантами-выпускниками военно-морских училищ. С утра вся эта разнокалиберная братия устремлялась в управление кадров за назначениями, а по вечерам разбредалась по немногочисленным ресторанам или «кучковалась» в номерах, где стихийно образовавшийся «мальчишник» скрашивал нехитрый холостяцкий ужин. Те, кто приехали с женами, были под строгим надзором и ждали удобного случая, чтобы под любым предлогом сорваться с «поводка» и, заскочив в ближайшую компанию, наскоро опрокинуть рюмку-другую и узнать о том, кто куда и как распределился.
Возможных мест для прохождения службы по моей специальности было три: флотский арсенал, полуостров Рыбачий и остров Кильдин. Первый объект был для меня недоступен: чтобы попасть туда служить, требовались либо особая изворотливость, либо «мохнатая» рука. Ни тем, ни другим я не обладал, поэтому к предстоящему назначению относился без нервозности. В кадры не бегал, справок ни у кого не наводил.
Кильдином почему-то всех пугали. И при одном упоминании о возможном туда назначении многих моих однокашников брала оторопь. Мне же было все равно. В назначенный день с предписанием в руках я появился в прокуренной комнате кадровика-направленца. Напротив входной двери, за обшарпанным столом, обложенный папками с личными делами выпускников, сидел усталый майор. Мою попытку представиться по уставу, он сразу же пресек, кивнув головой на стул возле стола. Молча взял мое направление, нашел личное дело, пролистал его и, наконец, спросил:
- По какой специальности хочешь служить?
Я ответил, что в училище специализировался по газотурбинным установкам.
- Хорошо, - ответил майор. – Пойдешь на Кильдин, на техническую позицию. Там как раз нужны специалисты твоего профиля.
- Согласен, - ответил я.
- Ну, вот и договорились, - улыбнулся майор. – Иди, оформляй документы.
Едва я вышел из кабинета в коридор, как страждущая братва обступила меня:
- Куда?
- Кильдин, - спокойно ответил я. И сразу стало тихо. На меня смотрели, как на тяжело больного – с нежностью и состраданием.
Быстренько оформив документы и получив проездные, я уехал в Мурманск.
В Североморске, при получении проездных документов, меня предупредили, что связь с Кильдином только теплоходом, который, совершая рейсы вдоль восточного побережья Мурмана, дважды в неделю заходит на Кильдин.
Мне повезло: в этот день был теплоход, а в кассе нашелся билет в каюту третьего класса. Мурманск мне понравился. Открытость его широких улиц, окраска фасадов домов в светло-голубые, салатные и бледно розовые тона, успокаивали, а трогательная предупредительность и доброжелательность людей дополняли приятные впечатления. В последующем, когда мне по лейтенантской молодости пришлось много мотаться по командировкам, я всегда останавливался в Мурманске, даже если и приходилось из-за этого ежедневно совершать в тряском автобусе дальние рейсы.

В порт я пришел минут за двадцать до отправления. Взял в камере хранения свой нехитрый багаж и поднялся по трапу на борт теплохода, сделав свой первый шаг навстречу к столь пугающему многих острову.
Теплоход назывался «Илья Репин», или, в обиходе, просто «Ильюша». Был он невелик, но коренаст и по северному деловит. Машины его работали на угле, и поэтому над трубой красовался густой черный столб дыма, а внутри металлического чрева, что-то постоянно клокотало. Из динамиков теплохода «на полную катушку», проникая во все уголки и закоулки морвокзала и его окрестностей, неслось: «Морские медленные воды, не то что рельсы в два ряда, и провожают пароходы совсем не так как поезда..»
Большинство пассажиров примерно мои ровесники или чуть постарше. Уверенные в себе, крепкие, обветренные морем ребята в цветастых свитерах. Стройные и миловидные девчонки. Многие слегка навеселе и потому безмятежно улыбчивы.
Бросив вещи в каюту, я поднялся на верхнюю палубу, в ресторан, забитый почти до отказа. Осмотревшись, в дальнем углу увидел свободное место за столиком возле иллюминатора. Там и причалил, оказавшись в компании светло-русого, голубоглазого парня, чем-то напомнившего мне книжного скандинавского викинга, и двух его очаровательных спутниц. Первый тост подняли за знакомство, а затем потекла неспешная и увлекательная для меня беседа под пенистое пиво и великолепный заполярный палтус.
Компания следовала в Дальние Зеленцы. По профессии мои новые знакомые были гидробиологами. Я с нескрываемым восхищением слушал их рассказы о морских обитателях полярных вод, о их житье-бытье среди скал, тундры и моря. До сих пор название Дальние Зеленцы у меня ассоциируется с какой-то изумительно красивой, недосказанной сказкой…
В каюту я пришел глубоко за полночь. Посмотрел на часы. До прихода на Кильдин оставалось меньше двух часов. Прилег на койку и сразу же провалился в сон.
Проснулся от грохота вытравливаемой якорной цепи.
- Кильдин! Кильдин! – зашумели по каютам.
Подхватив чемодан, вышел на палубу. Ночь была тихая, безлунная и беззвездная. Теплоход плавно покачивался на длинной, тягучей зыби, отливавшей в свете иллюминаторов и люстр палубного освещения полированной чернотой полярных вод. Прямо передо мной четко вырисовывался мрачный силуэт острова. Он напоминал не то льва, не то быка, застывшего перед броском в бесконечность.
Там, где камень и море соединялись, были видны редкие, неяркие огоньки-призраки. Но странное дело, угрюмость увиденного пейзажа и отрешенность его от мира не внесли сумятицы или беспокойства в мою душу. Наоборот, где-то глубоко-глубоко внутри себя я воспринимал это как свое, давно подготовленное работой ума, сердца и романтикой прелестной сказки о Дальних Зеленцах. Мерное покачивание теплохода и липкая темнота ночи успокоили пассажиров. Все притихли в ожидании плавсредства для переправки на берег.
Вдруг где-то в черном далеке зародился и, отраженный от скал и воды, долетел до нас негромкий звук мотора. Он напоминал стрекот кузнечиков в жаркий полдень на зеленом лугу.
- «Дора»! «Дора» идет! – оживились ожидающие на палубе. И вот уже внизу, под самым бортом, на зыби пляшет нечто весьма хрупкое и игрушечное, именуемое «Дорой». Заскрипели цепи опускаемого трапа, засуетилась публика, отбывающая на Кильдин.
Я ступил на качающийся трап, сделав еще один шаг навстречу своей судьбе.
Плотно загруженная людьми, тюками, ящиками, чемоданами и еще Бог весть каким скарбом, «Дора» медленно отваливает от борта. Провожающие на теплоходе машут нам руками, желают скорых встреч. Среди кромешной тьмы теплоход похож на расцвеченную новогоднюю елку. Он весело подмигивает нам своими огнями, оставляя надежду на возвращение.
Впереди приближается громада острова. Из-за низкого борта и качки, огни на далеком еще берегу вспыхивают каким-то неверным, дрожащим светом. Ощущается дыхание не сильного, но холодного низового ветра. На лицо все чаще попадают брызги, и вот уже стылая сырость пропитывает одежду.
Сквозь стрекот мотора слышно, как на теплоходе выбирают якорь-цепь. Видно, как он разворачивается и медленно набирает ход. Гаснет новогодняя елка. Над морем плывет прощальный гудок. В душу, подобно сырости, вползает необъяснимая тоска по теплу каюты, по новым друзьям, плывущим в свои Дальние Зеленцы, по залитым электричеством городам, по всему, что осталось там, на Большой Земле.
На качающейся, тарахтящей посудине я впервые ощутил и понял разлуку. Я понял, что разлука – это грань, отделяющая реальное от нереального. Реальными в данной ситуации были я и люди, находящиеся со мной в лодке. Реальной была и сама лодка, и ее мерно стрекочущий мотор, и ее кормчий, знающий, куда надо рулить. Нереальными были удаляющийся теплоход, твердая земля с огнями городов, друзья, оставшиеся за черным пологом ночи. Нереальным оставался пока и остров, черной громадой надвигавшийся на нас.
Наконец «Дора» сбавляет обороты и с шипением вползает в ковш, образованный причальной стенкой и берегом. Время полного отлива, поэтому путь наверх предстоит по мокрому, скользкому трапу. Замечаю, что порядок высадки строго определен. Сначала поднимаются женщины. Их поддерживают снизу и принимают сверху. Затем осторожно и бережно переправляют детей. Затем весь многочисленный скарб и уж потом поднимаются все остальные. Высадка происходит быстро, организованно.

Вот и я наверху. Ночь здесь, на пирсе, кажется, еще черней. Первый признак цивилизации – электрическая лампочка. Она светит метрах в пятидесяти над дверью вросшей в землю хибары. Как мне потом объяснили, это почтовое отделение «Западный Кильдин» – узловая точка контакта обитателей острова с внешним миром.
Осматриваюсь. Теплоход, деловито спешащий на восток, отсюда кажется игрушечным. Прямо передо мной склон горы, круто уходящий вверх. В ближайшей перспективе светит пяток фонарей на стенах каких-то деревянных строений, разбросанных в окрестностях причала. На небольшой площадке возле пирса несколько бортовых «ЗИЛов», приземистых тягачей, да пара тракторов с металлическими санями – весь нехитрый набор транспортных средств острова.
Меня окликнули по фамилии. Направляюсь на голос. Возле машины матрос и старшина сверхсрочной службы. В темноте лиц толком не разглядеть. Да и разглядывать особенно некогда. Матрос ловко забросил мой чемодан в кузов. Старшина вытащил из кабины огромный овчинный тулуп и протянул его мне:
- Поехали!…
И вот я уже трясусь в кузове, зажатый со всех сторон мешками, тюками и ящиками. Подъем в гору муторный, довольно крутой. Дорога постоянно петляет, закручивается в немыслимые восьмерки и кренделя.
Чувствуется перепад высот, становится холоднее. Плотнее кутаюсь в спасительный тулуп.
"ЗИЛ" с натуженным хрипом, стоически преодолевая невидимые глазом, но ощутимые в кузове десятки ухабчиков, ухабов и ухабин, с остервенением карабкается в гору. Езда выматывает душу.
Среди мглы замечаю грязно-белые островки снега. По мере продвижения наверх, они сливаются в поляны, а затем и в небольшие поля.
Впечатление такое, что земля вокруг укрыта лоскутным черно-белым одеялом. Растительности не видно. Слева и справа от колеи, насколько проникает взгляд, только камни, камни, камни.… Какое-то каменное царство. Чем выше мы поднимаемся, тем чаще начинают попадаться сугробы, но чувствуется, что это еще не зима, а снег – какой-то случайный элемент пейзажа. От него тянет влагой.
Но вот подъем закончен. Появляются отдельные строения. «ЗИЛ», почуяв близость дома, побежал резвее. Вдруг тряска прекратилась. Облегченно рыкнув, машина остановилась и затихла. Хлопнула дверца кабины.
- Приехали! –кричит снизу старшина.
Перемахиваю через борт. Передо мной освещенный тамбур приземистого одноэтажного барака, стены которого окрашены в грязно-желтый цвет.
- Это штаб, - объясняет он мне.
Наконец я могу разглядеть старшину как следует. На вид лет тридцать. Плотно сложен. Открытое русское лицо. Одет в меховые брюки и куртку. На ногах сапоги. На голове флотская шапка-ушанка. Весь его облик как-то сразу располагает к себе, а протяжное негромкое вологодское «оканье» делает его давно знакомым, своим. В экономных, неспешных движеньях чувствуется обстоятельность, надежность.
На шум машины из штаба вышел дежурный офицер.
- С прибытием лейтенант! – улыбаясь, сказал он, дружески протягивая руку. – Сейчас организуем чаек, отогреешься с дороги и – спать. Утром представишься командованию, и снова в путь, так как служить придется на дальней точке.
Вся эта нехитрая церемония встречи как-то по-особому тепло отозвалась в моей душе. С этими людьми мне было просто, легко и по-домашнему уютно, Ну что ж, остров как остров. Пусть не блещет пейзажами, пусть даже дик и каменист, но люди здесь простые и надежные.
Так думал я, засыпая под тремя матросскими одеялами на узкой казарменной койке в большой комнате, где кроме моей кровати, стояло еще восемь. Комнате, именуемой здесь, в штабе, гостиной. В будущем в ней мне пришлось коротать не один десяток ночей, уезжая или возвращаясь на остров из командировки или отпуска, ибо точка, в которой мне довелось служить, действительно была дальней.

ДОРОГА  НА  ТОЧКУ

В этой жизни к возвращенью
Путь в безбрежности извилист.
Су Дун По

На Севере люди немногословны. Представление было коротким.
Командир части поздравил с прибытием, познакомил со своими замами и передал меня в руки главного инженера – моего прямого начальника. Высокий, подтянутый, с густой шевелюрой седеющих волос, приятным лицом интеллигента, он был похож на дирижера. С первых же минут нашего общения понял, что имею дело с профессионалом высокого класса. Его вопросы ко мне были предельно точны и неординарны. Чувствовалось, что технику он любит, знает и требует того же от своих подчиненных.
Первый «обстрел» по специальности я, по-видимому, выдержал нормально, потому как главный инженер смачно затянулся сигаретой и, одобрительно сказав «Годится», куда-то позвонил. Потом, в процессе службы, мне много пришлось с ним общаться, иногда в довольно сложных и даже экстремальных ситуациях и его знаменитое  «Годится» являлось лучшей похвалой и всегда было по -особенному приятным.
В кабинет постучали. Вошел старшина, встречавший меня ночью на причале.
- Михалыч, обратился к нему главный инженер, - как только загрузитесь, заскочи к дежурному и забери с собой лейтенанта. – И, уже обращаясь ко мне: - Собирай свои вещи. Сегодня на вашу точку запланирована машина, да и погода позволяет. Командиру дивизиона я позвоню. – И снова к старшине:
- Михалыч, не мешкайте, засветло надо обернуться, а дорога, сам знаешь, не близкая и не скорая.
Мы вышли со старшиной из кабинета. Проходя мимо дежурного, он окликнул рассыльного, и распорядился, чтобы меня накормили в столовой, а сам пошел готовить машину к рейсу.
Прошло, наверное, около часа. Наконец, под окнами послышалось знакомое рычание «ЗИЛа». Значит, пора.
И вот уже мы едем туда, где кончается география и начинается лейтенантская жизнь.
Утро было белесое. Из окна кабины я рассматривал наползающую на нас панораму. Михалыч и матрос-водитель охотно давали обстоятельные пояснения. Проезжая через центральный городок, отметил про себя, что он довольно большой, но дома в основном одноэтажные, барачного типа.
Несколько двухэтажных домов на их фоне кажутся выпирающими глыбами. В центре небольшой площади некое подобие клумбы, больше смахивающей на полярный гурий. Там же, резко контрастируя с окружающими домами, фундаментальное здание клуба. Где-нибудь в большом городе такое здание не вызвало бы особых эмоций, но здесь, за сотни верст от городов, среди сопок и деревянных бараков здание клуба выглядело фешенебельно. Как объяснил мне Михалыч, сюда даже заезжают из Мурманска и Североморска различные ансамбли, театральные труппы, певцы и певицы среднего пошиба. В клубе есть библиотека, отличный бильярд, небольшое, но очень уютное кафе, вместительный зрительный зал с неплохой акустикой. Фильмы крутят три раза в неделю (среда, суббота и воскресенье). В основном фильмы старые, но иногда Мурманский кинопрокат балует и новинками, в том числе и широкоэкранными.
Позже, каждый раз прибывая со своей «точки» в центр кильдинской цивилизации, я непременно посещал этот клуб и особенно его отличную библиотеку, в которой я нашел уникальные издания древних философов Декарта, Сен-Симона, Спинозы. Каким образом они попали в этот забытый уголок не понятно. Библиотека получала практически все “толстые” журналы, фонды ее регулярно обновлялись. Холодный блеск всегда навощенного паркета, гулкая тишина под сводами, мягкость стандартных красно-зеленых дорожек всегда вызывали во мне трепет и благоговение. Впрочем, я, кажется, забежал вперед.

Миновали городок. Сразу же нас обступило однообразие полярной тундры, находящейся в преддверии зимы. Правда, с высоты предстоящего спуска взору открывалась неяркая, но изумительная по своей лаконичной красоте первозданная дикость. Наш остров от Мурманского берега отсекала серо-голубая извилистая лента Кильдинской салмы. На юго-западе и юго-востоке, у самого горизонта, очертания материка становились расплывчатыми и постепенно исчезали, а вуаль осеннего неба сливалась с холодной сталью вод Баренцева моря.
Когда спуск закончился, мы оказались на причале, откуда ночью я начал свое «восхождение» на остров.
С любопытством рассматриваю причал и окрестности. Сейчас полная вода и высота пирса совсем не пугает.
Недалеко от причала почтовый домик. По меркам среднерусской равнины, это обычная изба-сруб. Сработана она давно и добротно. Бревна от старости почернели и потрескались. Изба вросла в землю. Окна с резными, узорчатыми наличниками. Оконные рамы основательные, двухрядные. Крыша крыта черепицей, которая от старости побурела. Вид почтовой избы напомнил мне старый гриб боровик, коренастый, слегка пожухлый, но еще крепкий. Я так думаю, что в свое время рубили эту избу какие-нибудь туляки или рязанцы, волею судьбы, заброшенные в полярную глухомань.
У входной двери, как и положено такому заведению, висит ржавый прержавый почтовый ящик. К нему присобачена металлическая табличка с надписью: «Выемка писем перед прибытием теплохода».
Трудно было себе представить, что таким ржавым ящиком пользуются, но я сам видел, как женщина из поселка опускала в него письмо.
Вообще, как рассказали мои попутчики, с почтой на острове обращаются очень бережно и аккуратно. Случаев пропажи писем или почтовых открыток не было.
Останавливаемся возле двери.
- Заберем почту и поедем дальше, – объясняет мне Михалыч. – Почта для нас святое дело. Все здесь живут от теплохода до теплохода.
Осматриваюсь. Каменный панцирь острова на северо-западе круто обрывается. Это мыс Бык, отвесной скалой уходящий в воды Баренцева моря.
В ясную погоду с него открывается впечатляющая панорама Мурманского берега. В ненастье мыс очень угрюм. С его вершины серыми клочьями сползает в низину туман, а скала приобретает аспидно-чёрный цвет. Об этом поведал мне бывалый старшина Михалыч, пока матрос получал почту.
На юго-востоке гранитный массив плавно переходит в невысокие холмы. Где-то там, среди холмов, затерялась та самая точка, на которой мне суждено служить. Рядом с причалом несколько вросших в землю домов образовывали улицу. В одном из них разместился магазин. «Типичный сельмаг», - небрежно отметил я про себя после его посещения.
Как же был я еще легковесен и избалован благами цивилизации! Через полгода безвыездной службы на дальней точке этот самый «сельмаг» покажется мне лучше Елисеевского гастронома. Да, все в жизни относительно, в том числе и масштабы, которыми мы измеряем себя, друзей, природу и все происходящее вокруг.
Между тем, продолжая знакомить меня с островом, Михалыч сообщил, что от точки, где мне предстояло служить, (ее он почему-то назвал «Лимоном», позже я узнал, что это позывной связистов) до центрального городка, где расположен штаб, по прямой не больше десяти километров. Но устойчивой дороги нет, так как болота, многочисленные овраги и ручьи, стекающие из озерков, делают путь весной и осенью непроходимым. Зато в морозы, когда налаживается зимник, ГТС идет сорок минут. Летом в сухую погоду, когда нет комарья, пройтись по этой дороге одно удовольствие.
- На самом же деле этот ваш Лимон, - вздыхает старшина, - глухомань порядочная.

Но вот матрос, аккуратно уложив в кузов посылки, и бережно пристроив в кабине мешок с почтой, подал нам знак, что можно ехать. Теперь мы тащимся вдоль берега. Слева почти отвесные скалы с многочисленными каменными осыпями, справа – плавно спускающийся к воде отлогий берег. В нескольких километрах от причала я увидел нечто похожее на водопад.
Дорога довольно широкая, но изрядно избитая транспортом. Практически каждая лужа заполненная ржавой, мутной водой, это глубокая рытвина. Когда «ЗИЛ» в нее проваливается, он озверело ревет.
- Что же дорогу-то не ремонтируют? – спрашиваю Михалыча.
- А кто ее будет чинить? – удивляется он - это ведь не город, здесь нет дорожной службы. Правда, у начальника гарнизона есть бумага, в которой каждый метр дороги расписан за определённой частью и даже указаны сроки, когда и где надо ремонтировать, но бумага есть – дороги нет. Да и ремонтировать бесполезно: присыплешь щебнем, а после зимы с талой водой все и уйдет в море, - рассуждает Михалыч. –Да и кому она нужна, эта дорога, на острове? Здесь все мы временные. И про нас, - усмехается, - даже притча есть. Вот послушай. Решили как-то власти устроить на острове рыбколхоз. Помаялись рыбаки, помаялись, не выдержали сурового климата и оторванности от Большой Земли, да и разбежались. Тогда завезли оленей. Те тоже, переплыли салму и ушли в тундру. Пробовали развести песцов, но и они разбежались. Тогда согнали сюда заключенных. Только и зэки долго не выдержали. А вот военные прижились! – хохочет Михалыч. – А ты говоришь дорога! – На черта она военным?
Между тем колеса «ЗИЛа» застучали мелкой дробью, словно по брусчатке. Я удивился. Прильнул к лобовому стеклу и вижу: действительно под колеса машины течет лента самой настоящей брусчатки.
- Прямо как на Красной, площади! – вырвалось у меня.
- Точно, - подтвердил Михалыч, - эту дорогу сразу же после войны начали строить заключенные. Причем работали специалисты. Видишь, как плотно камни уложены. Сколько уж лет прошло, а ничто брусчатку не берет – ни мороз, ни вода, ни ветры. Хорошая работа, вот только мало успели сделать. Говорят, не выдержали этой глуши… - И тут же возвращается к началу разговора: - Дорога, говоришь, плохая? Дорога, как дорога. Кому она нужна? Все ездят, клянут её и матерятся, а ремонтировать некому. Держись крепче, сейчас опять куда-нибудь влетим!
И словно подтверждая его слова, «ЗИЛ» с размаху ухнул в очередную колдобину, а мы стали потирать кулаками лбы и потихоньку вспоминать всех святых…
Впереди на симпатичной лужайке, почти рядом с урезом воды вдруг появились два одинаковых двухэтажных дома.
- Кто же в них живет? – спрашиваю,
- Да никто, они не жилые, - отвечает Михалыч. – Посмотри, рамы-то без стекол, а где и просто оконные проемы.
Действительно, дома заброшенные. Когда мы с ними поравнялись, разорение предстало во всей его наготе. Двери в подъездах, где они еще сохранились, едва держались на прогнивших петлях. Из окон без стекол и рам, как из пустых глазниц, выползал какой-то физически ощутимый холод, отчего становилось жутковато. Эта внезапная встреча поразила меня. Возле домов валялись пустые бочки из-под соляра, какие-то бревна. Несколько сараюшек с проваленными крышами дополняли этот унылый пейзаж. Все вокруг было пропитано запустением и обреченностью, и даже погода вдруг начала резко портиться. Пошел моросящий дождь, а сверху, со скал, в низину поползли грязно-серые клочья тумана.
«Да, все здесь временное, никому не нужное», - с грустью подумал я и покосился на своих попутчиков. Но они сделали вид, что не заметили моего уныния. А Михалыч, чтобы отвлечь меня, как ни в чем, ни бывало, продолжал:
- Дождь и туман – это заряды. Скоро пройдут, а дома принадлежали авиационной части, которая недалеко отсюда базировалась. Части давно уже нет, и дома ничейные. Местные аборигены грабили их потихоньку, пока было что брать. Недалеко от них расположен аэродром. Скоро увидишь. Аэродром считается запасным. Рядом с ним в нескольких домиках живет кой-какая обслуга.
Действительно, скоро видимость улучшилась, злосчастные дома остались позади, а наш «ЗИЛ» выскочил на летное поле и резво понесся по плотно уложенному металлическому покрытию.
- Гоняют за это, - сказал матрос, - поэтому надо быстро.
Проскочили аэродром благополучно, и снова началась валкая, неспешная езда.
- Теперь так будет до Могильного, а там дорога пойдет в гору и станет получше, - говорит водитель.
Мимолетная хандра от увиденных заброшенных домов постепенно отступала. Да и в природе тоже происходили перемены. Над дальними холмами Мурмана, на белесом фоне низкого неба сначала обозначилось бледно-лимонное пятно размером с футбольный мяч и стало на глазах проявляться светило. Словно радуясь солнцу, наш «ЗИЛ» побежал резвее.
Берега острова и Мурманского берега начали быстро сближаться. -Это мыс Пригонный, - пояснил старшина, - самое узкое место Кильдинской салмы. Напротив мыса, примерно по середине пролива, находится островок Малый Кильдин. Вон, видишь, точит из воды большая скала? - показал он рукой. - Островок не обитаем. На нём установлен автоматический проблесковый маяк.
Течение в этом месте очень сильное. Несколько лет назад у рыбаков, возвращавшихся после браконьерной рыбалки на реке Зарубиха, что на Мурманском берегу, заглох мотор как раз в этом месте и их теченьем выбросило на Малый Кильдин. Бот в вдребезги, и люди здорово побились, но остались живыми. Потом столько шума из-за этого было: расследования, приказы, «фитили».
- Вон и Могильный уже виден, - сказал матрос, махнув рукой в сторону узкой полоски суши, резко уходящей в сторону Мурманского берега.
- Почему Могильный? – поинтересовался я.
- Да там рядом с поселком находится интересное озеро,– рассказывает Михалыч, - озеро называется Могильным, отсюда и название мыса. На нем, говорят мне, скоро увидим домики бывшей фактории. Большинство из них брошены, лишь в нескольких живут промысловики да маячники.
В душе снова, как на заезженной пластинке, начал крутиться грустный мотив: «Всё тут временное и люди, и дома. Каждый пережидает свой срок…»
И грусть опять наваливается на меня. А Михалыч продолжает ровным голосом рассказывать:
- Тоска, конечно, если на все это уныло смотреть. Только нам, военным, некогда жаловаться на судьбу, работы много. Обычно в конце августа на Могильном происходит разгрузка барж с углем и топливом. Топливо-соляр, привозят в бочках, - поясняет он. – Поедешь старшим с матросами на разгрузку, сам все увидишь.
а разговорами проскочили Могильный, и дорога, сделав крутой поворот, пошла вглубь острова. Мурманский берег таял на глазах, оставаясь теперь все время сзади, пока не исчез совсем.
«Ну, вот и все, дверца захлопнулась, - подумал я. – Когда же снова доведется почувствовать твердь Большой Земли?»
Словно угадав мои мысли, Михалыч обеспокоено обратился к матросу:
- Доставим лейтенанта, почту и груз, быстренько обедаем и, не мешкая, домой.
Слово «домой» как-то больно резануло. Я отвернулся к боковому стеклу, а там были видны только каменные россыпи да тундровый серо-зеленый мох, кое-где присыпанный снегом.
- Морока от вас добираться, - продолжал рассуждать Михалыч. – Транспорта своего нет. Вот обещают дать вам тягач и уазик, но когда это будет? Поэтому живут все на Лимоне от оказии до оказии… Но ты не горюй, - спохватился он, - народ там у вас хороший, Комдив мужик что надо. Баня у вас шикарная, славится на весь Кильдин. Даже наш генерал из Североморска иногда прилетает попариться. Послужишь несколько лет, а там, глядишь, и к нам переберешься. Народ-то везде временный. Так что не унывай! – дружески подмигнул Михалыч. – Не так страшен черт, как его малюют. Я сам на Лимоне три года прослужил.
А дорога, знай себе, петляла между безжизненных сопок. «ЗИЛ» резво бежал, наматывая километры, приближая нас к цели нашего путешествия.
Наконец, впереди, между сопок мелькнула труба, словно торчащий огрызок карандаша. - Это кочегарка, а рядом с ней баня, - блаженно протянул Михалыч.
За следующим поворотом появился и весь городок – несколько приземистых бараков, какие я видел в центральном поселке. Были они еще достаточно далеко и казались костяшками домино, положенными на бок и в беспорядке разбросанными по столу.

Но вот мы въезжаем в ворота. Самые настоящие металлические ворота, с распахнутыми створками, стоящие сами по себе среди безбрежной тундры. Несуразностью своего существования они буквально потрясли меня и так крепко запали в душу, что всякий раз потом, возвращаясь, домой из очередной командировки или отпуска, я с нежностью их приветствовал: «Здравствуй, страна Лимония! Я вернулся!…»

СТРАНА  ЛИМОНИЯ

Хорошо видишь только сердцем. Главное скрыто от глаз.
Антуан де Сент-Экзюпери

Комдив был рыжий. Его пышное лицо напоминало только что испеченную булочку - круглую, аккуратненькую, мягкую и привлекательную.
Небольшие серые глаза были глубоко посажены и искрились хитрецой. Ржаная копна жестких, вьющихся волос придавала его облику пикантную растрепанность. Был он коренаст и по-медвежьи силен. На пухлых губах играла слегка ироническая улыбка. От него исходили какие-то теплые волны. Однако улыбчиво-иронический взгляд проникал глубоко в душу и порождал там настороженность.
Окинув меня оценивающим взглядом, он по-домашнему просто пригласил в кабинет, и уже там заинтересованно начал расспрашивать – кто я, откуда и как мне показался Кильдин. Выслушав мои бесхитростные ответы, заключил:
- Хорошо, что технику любишь и, что решил пойти служить на Север. Здесь основательно проверяется человек. И еще хорошо, что не женат – легче адаптироваться, да и у меня гора с плеч. Дело в том, что твой предшественник пока не уехал. Нет выписки из приказа о его переводе, а при нашей связи с Большой Землей бумага может еще месяц идти до нас. Поэтому жить тебе пока негде, но раз ты холост, то поселим в лазарете.
Выглянув в коридор, позвал:
- Савельев! …
В дверях кабинета появился высокий старшина 1 статьи.
- Сколько человек сейчас в лазарете? – спросил комдив.

- Двое: Попов и Демидов. Один вчера связки ноги растянул, другой с простудой лежит, завтра хочу уже выписывать.
- Правильно, - сказал комдив, - пусть в кубрике долеживают, а лазарет пока отдадим лейтенанту. Убери часть своих банок-склянок, да скажи старшине дивизиона, пусть выделит моряка, чтобы навел порядок. Батареи у тебя там что-то хило греют. Мы - то привыкли, а лейтенанту, чтоб не замерзал, поставь исправного «козла», возьми у электриков. Все распоряжайся.
– И, уже обращаясь ко мне:  - А ты, лейтенант, не переживай. Переждешь месяц-другой, а там и жилье дадим. Скучно не будет. Тут на днях к нам должны приехать наладчики, так я их к тебе подселю. Не возражаешь?
Я не возражал, потому что с детства не был избалован домашним комфортом. До училища жил с матерью в ветхом деревянном домике в большом уральском городе. К холоду, топке печей и рукомойнику, в котором в особо лютые зимние ночи замерзала вода, был приучен давно, так что предстоящее поселение меня в лазарет никаких внутренних протестов не вызывало. Пусть будет лазарет!
На следующий день я был представлен личному составу. После развода комдив вызвал меня и комбата в свой кабинет.
- Ну, как спалось на новом месте? – поинтересовался он и улыбнулся: - Вижу, что нормально. Значит, приступим к делу. Есть у нас самоходный кран, что возле склада стоит. Так вот он не в строю, как мне доложили батарейцы, что-то там с электрооборудованием. С утра звонил главный инженер и сообщил, что через несколько дней предстоит большая погрузка, и кран нам будет очень нужен. Понятно, куда я клоню? – спрашивает меня комдив. – Задача такая: кран следует оживить. Срок три дня, больше дать не могу. Вопросы есть?
Комбат молчит, ну а я тем более. Про себя соображаю: «Ну, страна Лимония! Сначала поживи в лазарете, теперь вот кран почини, как будто я всю жизнь только кранами и занимался. Чем же комдив еще меня порадует после крана?»  А он смотрит и чуть ли не виновато и вздыхает:
- Ну, нет у меня специалистов и вызвать их сейчас неоткуда. А ты лейтенант, - человек свежий, инженер как-никак. Попробуй! Чувствую должно получиться. Ребята у тебя в подчинении классные специалисты.
Из кабинета мы с комбатом вышли молча. Я в полном недоумении, комбат – «заведенный». По пути на батарею, он дал выход своим эмоциям, поминая всех святых и батарейцев вперемешку. Оказывается, этот злосчастный кран числится за ними. Они его загубили. Пробовали восстановить, – не получилось, и тогда перевели стрелку на «технарей». «И тут интрижки», - отметил я про себя. Жизнь она везде одинакова.

В моем подчинении было три человека: старшина 2 статьи Наум Гомон, и два матроса –Ваня Пельтек и Вася Крук. Ребята толковые. Наум имел два курса политеха. Иван окончил авиационный техникум, а Василий был классный электрик. Ладили они между собой хорошо. Жили без склок, и я как-то сразу вписался в их коллектив.
Злосчастный кран мы к установленному сроку ввели в строй. После этого Батя, как мы называли комдива, зауважал «технарей». Технику мы все любили, поэтому, кроме чисто служебных дел, с увлечением занимались рационализацией и созданием действующих стендов. В этих делах комдив нас полностью поддерживал и даже потакал по мелочам. Например, не обращал внимания на наши полуночные посиделки в дивизионной библиотеке, где Наум был нештатным библиотекарем. Там мы с увлечением обсуждали чертежи и проекты будущих действующих стендов и макетов. Служилось мне с моими ребятами легко и интересно.
Но хитрый наш комдив, не был бы самим собой, если бы не подбрасывал нам одно задание за другим.
Однажды он вызвал нас с комбатом и сообщил, что завтра я и Гомон должны отправиться в штаб для оформления командировочных документов. Предстоит поездка в Казахстан за молодым пополнением.
«Ничего себе поворотики», - соображаю я, а комдив ровным голосом продолжает:
- Транспорт за вами не пришлют. Поедете на нашем тракторе, все равно его надо отправлять в ремонт в мастерские.
«Вот это экзотика! – мысленно подначиваю себя. – Путешествие на тракторе по тундре за Полярным кругом! Это звучит!… Ну, точно страна Лимония!»

Выехали после обеда. Неяркое солнце низко висело над сопками прямо по нашему курсу. В последние дни заметно похолодало. Часто и плотно шел снег. На глазах менялся окружающий пейзаж. Теперь белое преобладало над серым, а отдельные валуны, торчащие из-под снега, в косых лучах заходящего солнца чернели, словно куски антрацита на белой простыне.
Трактор шел довольно резво, с хрустом подминая своими широкими гусеницами присыпанную снегом заиндевелую землю. Спуск, подъем. Спуск, подъем. Вот уже и наш Лимон исчез за сопками. Вокруг простиралась первозданная тундра. Быстро темнело. Мы все дальше и дальше углублялись в ночь. В кабине тепло. Наум выдал каждому по банке сгущенки и по краюхе нашего замечательного «лимонского» хлеба. Он у нас и вправду был знатный. Сказывали мне, что замкомдива - мужик очень хозяйственный и пробивной, поэтому на Лимоне был продовольственный рай.
Посасывая из банки сгущенку и закусывая еще теплым, хрустящим хлебом, я с любопытством слушал своих подчиненных. Они поведали, что у замкомдива две страсти – это пекарня и баня. К ним он относится сверхсерьезно. Когда наступает очередное увольнение срочников в запас, он лично едет в экипаж, в Североморск, подбирать матросов. Поэтому наш хлеб и наша баня славятся на весь Кильдин. Летом он собирает небольшой отряд из двух-трех человек и уходит в тундру заготавливать березовые веники. Потом эти веники вяжут и сушат на леерах, натянутых на чердаке штаба. Для офицеров и прапорщиков он сам привозит веники из Брянска. Он оттуда родом.
«Чудно, - не переставал удивляться я, - какая-то республика ШКИД!» И, слушая нехитрые рассказы ребят, поймал себя на мысли, что думаю о Кильдине с нарастающим уважением.
Как все-таки условны ценности, которыми мы дорожим. Ведь всё, о чём мне с гордостью рассказывали матросы, всё, что я увидел здесь сам, в городской, повседневной суете кажется пустячным и само собой разумеющимся. А вот убери все городские атрибуты, убери привычный размеренный ритм городской жизни, и вмиг ценности поменяются местами и обнажится душа человека, его первозданный облик, и выйдет на законное первое место естественное желание жить просто, в согласии с самим собой и окружающей тебя природой.
Вдруг трактор тяжело закашлялся, выстрелил из выхлопной трубы и заглох.
- Приехали! – выругался тракторист и, схватив сумку с инструментами и фонарь, выскочил из кабины. Когда мы вышли, он уже по пояс залез в его остывающее чрево и, чертыхаясь, что-то там подкручивал.
- Наум! – окликнул матрос, - надо пройти вперед, посмотреть, как там, в распадке, болото замерзло или нет. Если замерзло, то поедем прямо, чтобы не тратить время на петляние.
Захватив с собой лопату, мы отправились в черноту ночи, подсвечивая дорогу фонариком. С пригорка, где стоял наш бездыханный трактор, плавно спустились в небольшую балочку, на дне которой и располагалось это самое болото. О его существовании сейчас можно было догадываться только по жухлой траве и низкорослому кустарнику, которые контурно очерчивали берега. Само оно было занесено снегом. Наум, осторожно передвигаясь, ударами лопаты пробовал прочность льда. Перебравшись на другой берег, он уверенно заключил, что проедем мы нормально.
Присели на большой валун, закурили. Здесь, в распадке между сопок, ночь казалась еще чернее. Переведя взгляд от сопок вверх, я был поражен увиденным. На небе холодным ослепительным блеском сияли звезды. Они были необычно крупными и чрезвычайно близкими. Но вот звезды одна за другой стали гаснуть. Откуда-то сверху начал плавно опускаться фосфоресцирующий занавес. По складкам занавеса пробегали легкие волны эфира, и они торжественно волновались. Свечение усиливалось. Занавес опустился до полнеба и замер. Теперь он излучал холодный бледно-зеленый свет. Этот свет был подвижен. Он перемещался поперек занавеса. Однако небесному режиссеру не понравилась подсветка, он дал команду, чтобы опустили кисейный передник. Теперь свет, излучаемый занавесом, стал мягче, а на переднем плане, словно распущенные космы старой колдуньи, струились вертикальные потоки приглушенного белого света.
Мы замерли, удивлённые великолепием чародейства. Видение исчезло так же внезапно, как и появилось, а мы все смотрели и смотрели в непроглядную небесную даль, надеясь на повторение чуда…

В часть мы прибыли глубокой ночью. У штаба стоял ГТС, готовый в любую минуту пойти к нам на выручку. Высадив нас, тракторист уехал в гараж. Наум пошел ночевать в кубрик, а я - в знаменитую гостиную. «Все хорошо, что хорошо кончается», - подумал я прежде чем провалиться в сон.
На следующие сутки, оформив все документы и получив инструктаж у командира части, мы с попутной оказией отбыли в Североморск. Там узнали, что путь нам предстоял неблизкий, в Целиноград, где предписывалось получить партию новобранцев и доставить их на Северный флот.
Через четверо суток мы уже стояли перед военным комендантом Целинограда, готовые к выполнению задания. Но что-то у них там не складывалось, поэтому в Целинограде мы прожили почти две недели, а на свой родной Лимон прибыли, когда на острове уже была настоящая зима.
Выслушав доклад о выполнении задания, комдив, светясь своей хитроватой улыбкой, произнес:
- Молодцы! А вот это подарок за хорошую службу – ключ от персональной квартиры!  Иди в крайний барак, в дальний подъезд. Даю тебе на обустройство три дня - поощрение за отлично выполненное задание. Соседями у тебя будут комбат и прапорщик с его батареи.
Так, закончилась моя «лазаретная» жизнь!
Открываю дверь деревянного тамбура, затем дверь коридора. Тишина. Все на службе. С волнением поворачиваю ключ в замке своей двери. Под легким нажатием, она бесшумно открывается. Вхожу в комнату и застываю от изумления. На полу … сугроб снега. Он горкой уходит к окну. Из снега торчат осколки стекла. Разбита и покорёжена форточка. Вспоминаю, что при мне комдив спрашивал дежурного, закончил ли трактор обваловку домов снегом? Тот доложил, что закончил, и мне все стало понятно.
«Ну, страна Лимония!» – чертыхнулся я, и пошел за лопатой, устранять огрехи зимней утеплительной обваловки.
Покончив со снегом, занялся окном. Позвонил старшине дивизиона и рассказал о приключившейся беде. Он прислал ко мне матроса с листами фанеры, и мы наглухо заколотили форточку до весны. После того как снежную аварию ликвидировали, и матрос ушел, я, наконец, смог не спеша осмотреть своё первое в жизни личное жилище.
Комната небольшая, довольно опрятная. Мой предшественник выехал аккуратно, ремонта практически никакого не требовалось. Судя по расположению, три стены внутренние и только одна, с большим окном, наружная, комната должна быть тёплой. В комнате нехитрый набор мебели: канцелярский стол одно-тумбовый, светло-коричневого цвета. В хорошем состоянии. Пара почти новых стульев. Рядом со столом, ближе к окну, какое-то странное сооружение – что-то среднее между царским троном, зубоврачебным креслом и инвалидной коляской. Прочное и достаточно удобное. Я его так и окрестил – царский трон. На стене, над столом - большущая карта Атлантики. Почему Атлантики и каким образом она попала сюда - для меня так и осталось загадкой. Скорее всего её, случайно кем-то занесенную, как элемент холостяцкого интерьера, вместе с мебелью передают от одного постояльца другому. Карта мне как-то сразу пришлась по душе, и я не стал нарушать традиции. У противоположной стены размещалось ещё одно довольно оригинальное сооружение – панцирная сетка от стандартной кровати, лежащая на четырёх деревянных чурбаках. Рама сетки прибита к чурбакам большущими гвоздями, а для прочности и жесткости всей конструкции, чурбаки крест - накрест соединены металлическими уголками. Поверх сетки уложены два ватных матраца. Как я понял, это сооружение представляло собой тахту. У стены, напротив окна, стоял двустворчатый платяной шкаф, немного хромой на одну ногу и изрядно потрепанный.
В шкафу я обнаружил заботливо припрятанного электрического «козла» киловатта на три, не меньше, и, аккуратно сложенные, четыре кирпича. Я с благодарностью отметил, что святая заповедь первопроходцев, охотников и полярников «Уходя, подумай о входящем» ещё жива, и дай Бог, чтобы осталась в людях навсегда.
Находка пришлась как нельзя, кстати, поскольку в комнате было довольно прохладно. Батарея под окном едва теплилась. Поэтому я, не мешкая, вытащил на середину комнаты «козёл», установил его на кирпичи, включил в розетку и минут через двадцать живительное тепло, наполнило моё полярное жилище.
Перекурив, принялся распаковывать вещи. Тахту застелил клетчатым зелено-желтым пледом, на окно водрузил тюлевую занавеску и светло-зеленые гардины, на кресло накинул кусок полосатого зелёно-красного покрывала. Собрал, приобретённый в Мурманске зелёный торшер. И, наконец, бережно распаковал красавицу радиолу «Ригонду», которую пёр аж с самого Целинограда. В светлом углу комнаты оборудовал себе этакий уголок отдыха: на полу квадратный кусок мягкого паласа, торшер, блестящая и гордая «Ригонда» и царский трон, доставшийся мне по наследству. Уютный получился уголок. Ремонт шкафа отложил до лучших времён. Часть его полок забил книгами, которых почему-то набралось приличное количество, хотя, уезжая от мамы, отбирал только самые, на мой взгляд, нужные и наиболее интересные. Оставшееся свободное место заполнил вещами. Стол застелил куском клеёнки с гроздьями рябины, причудливо разбросанными по светлому полю, водрузил очень компактную, симпатичную лампу, поставил простенький письменный прибор и положил несколько книг, которые намеревался прочесть в первую очередь.
Расставив всё это добро, уселся в кресло, и критическим взглядом осмотрел «барсучью нору» - так почему-то я сразу окрестил своё жилище. Осмотром остался доволен.
Карта Атлантики мне всё больше нравилась. Было в ней что-то притягательное.
Уютно устроившись в кресле, я выключил лампочку, болтавшуюся на шнуре под потолком, включил торшер, пошарил по радиоволнам и, выловив «Цыганские напевы» Сарасате, уставился на карту.
Мягкая зеленая подсветка от торшера, оживила бумажный океан. Он задышал, зашевелился, ожил.
Отключившись от всего, я представил себя капитаном быстроходной яхты, настырно преодолевающей один за другим холмы могучей океанской зыби: Дует ровный, упругий пассат. Паруса, наполненные ветром, торжественно строги, словно лепестки божественной нимфеи. В золотисто-фиолетовой дымке начинающегося дня они легко несут моё судёнышко навстречу солнцу, медленно выплывающему из-за горизонта.
В посвист ветра, запутавшегося в снастях такелажа, органично вплетаются чистые, как детская слеза, и острые, как клинок, чарующие звуки скрипки…
Ничто не нарушает покоя медленно просыпающегося океана.
А в душе зазвучат стихи Атюра Рембо:

…Лиловели на зыби горячечной пятна,
И казалось, что в медленном ритме стихий
Только жалоба горькой любви и понятна-
Крепче спирта, пространней, чем ваши стихи.

С детства влекла меня к себе романтика движущейся воды.
Двенадцатилетними пацанами отправились мы с моим дружком Сашкой на старой-престарой лодке по реке Миасс не больше не меньше - к Ледовитому океану. Финал наступил быстро. Наша посудина затонула вблизи острова Тополиный, в километре от места старта экспедиции. Мокрые, все в вонючей речной тине, мы берегом добрались до дома, где каждого из нас ждала отменная порка.
До восемнадцати лет я моря не видел «живьём», но тяга к воде в душе дремала, заглушенная хоккеем с шайбой и авиамоделизмом.
На море я попал случайно, по настоянию военкома. Ему требовалось выполнить разнарядку по абитуриентам в Черноморское высшее военно-морское училище. Не хватало одного человека. И нужно же было так случиться, что в этот день я пришел в военкомат с отличным аттестатом поступать в Иркутское авиатехническое училище. Тут-то меня и вычислил военком. Уговор с ним был такой: я еду в Севастополь и, если мне там не понравится, то «валю» последний экзамен и возвращаюсь домой. А он, за то что я помог ему выполнить разнарядку, пишет челобитную начальнику Иркутского училища и меня направляют туда без экзаменов.
Домой я не вернулся. Море на меня особого впечатления не произвело, а вот в яхты я влюбился с первого взгляда. Но, увы, много, лет они оставались для меня хрустальной мечтой. Почему? Я и сам не знаю почему …
Нет, карта абсолютно на своём месте. Я понял: она спасительный маяк судьбе, затерянной в полярной глуши.
Отзвучали финальные аккорды «Цыганских напевов», ушла радио-волна. Комната наполнилась треском, шипением и приглушенной морзянкой. Пронеслись, как снежные заряды, воспоминания из далёкого детства. Поблекла океанская феерия. Пора возвращаться в реалии бытия.
Взгляд рассеянно скользит по стенам и упирается в небольшую дверь под самым потолком, в дальнем углу комнаты. Этакая неприметная квадратная дверца, плотно прикрытая и замкнутая на маленький накидной крючочек. Со стула до неё не добраться.
Подтаскиваю тахту, прилаживаю на неё стул, и, как акробат- вольтижёр, на качающемся стуле, неверными руками открываю потаённую дверь. Чернеющая пустота уходит, куда-то далеко. Подпотолочная кладовка весьма вместительна. Это кстати, туда можно затолкнуть, до лучших времён, приличную гору барахла, сиротливо лежащего посередине комнаты, которым щедро снабдили меня родственники, провожая на постоянное житьё за Край Белого света. Кладовка ещё один приятный сюрприз.
В самый разгар загрузки кладовки, в дверь постучали.
–Заходи! Не закрыто! - крикнул я из подпотолка. В дверях обозначились мои подчинённые - Наум и Ваня.
Проходите - говорю, - чего стоите в дверях, как гости. Ободрённые таким приёмом, они втащили в комнату небольшой симпатичный, книжный стеллаж.
– Вот, смущаясь, выдавил Иван, это наш подарок на новоселье.
– Где же вы такое чудо раздобыли? – восхищенно вырвалось у меня.
– Не раздобыли, а сделали сами на батарее. Ещё от нас в подарок шеститомник Александра Грина. Читай и вспоминай свой черноморский Зурбаган. Я был тронут вниманием и заботой своих ребят…

К приходу со службы моих соседей комната выглядела вполне прилично. Наскоро сварганили ужин, и на кухне, в тесном семейном кругу, отметили новоселье. В процессе дружеского застолья я выяснил массу интересных подробностей местного бытия. Например, то, что у комбата, жена заканчивает Симферопольский пединститут, поэтому последнее время на Кильдине бывает редко. Володя, старшина батареи, не женат. На Лимоне четвертый год и думает о переводе куда-нибудь поближе к цивилизации.
Мой предшественник был мастер на все руки. Он даже электропроводку во всей квартире выполнил бронированным кабелем, так что у всех в комнатах «козлы» будь здоров. Электрики скрипят зубами, но «попереть» не могут. По всем параметрам наша электропроводка безупречна. Так что дома будет зимой тепло. Как мне объяснил Володя, батареи не греют во всех трёх комнатах потому, что где-то, что-то не хватает: не то сечения трубы, не то расхода воды, а, скорее всего, ума у наших энергетиков. Короче, батареи есть, а тепла в доме нет.
На мой вопрос: «Что ж дома то настроили здесь хлипкие?» (типовые сборно-щитовые бараки, каких полным-полно я видел в Севастополе); Саня, как старожил, рассказал не то притчу, не то действительную историю вот такого содержания. Когда сдавали в эксплуатацию наш объект, то маячила какая-то круглая государственная дата. Руководство, конечно, смекнуло, что если сдать объект досрочно и громко отрапортовать, то можно получить не только награды, но с ними и кое-что материальное.
Решили и сделали. Доложили. Сдали и приняли объект, а про жилой городок второпях забыли. Когда вспомнили, то заверили новосёлов, что потом его быстренько построят.
С тем и уехали.
Никто, конечно, ничего потом строить не стал. Так бараки стали жилищным фондом нашего славного Лимона. Удивительная всё же страна Лимония, отметил я про себя.
М ного интересного узнаёшь за дружеской беседой под хороший коньяк и отличную закусь. Если к тому же некуда спешить, и никто тебя не дёргает за рукав- мол, пора домой, засиделись и т.д.
Вот, например, как обстоят дела с транспортом. Рассказывают, перебивая и дополняя друг друга, мои соседи - У нас три вида транспорта: механический, гужевой и пеший. Поскольку живём мы у чёрта на куличках (до ближайшего «становища», во все стороны, километров десять), то всеми видами транспорта пользуются очень активно.
Самый ненадёжный - это механический. Он представлен старым престарым трактором и разбитым «газиком». Оба эти чуда постоянно ломаются. Без капитального ремонта они могут проехать максимум километров пятнадцать-двадцать. Это я испытал на себе, когда отправлялся в командировку в Целиноград.
«Газик» используют в исключительных случаях. Например, для парадного выезда комдива к своему соседу, коллеге по тундре, по случаю торжественного застолья. О предстоящем выезде заранее предупреждается водитель. Получив извещение, он начинает готовить свое детище к предстоящему рейсу. По степени важности этот этап может сравниться только с предстартовой подготовкой космического корабля.
Первым делом водитель ровным слоем укладывает в протектор каждого колеса сухую траву, которую запасает с лета. Затем вставляет камеры и осторожно накачивает каждое колесо воздухом. Драгоценный аккумулятор устанавливается на свое место непосредственно перед выездом. С собой в рейс водитель обязательно берет напарника, и не более четырёх пассажиров. Ну и кой-какой груз. Напарник нужен, чтобы в случае необходимости, а она бывает практически всегда, помочь привести в чувство железного Росинанта.
При поездках в тёмное время суток, чего всегда стараются избегать, напарник исполняет роль фары (свои давным-давно отсутствуют). Он пристраивается на ступеньке машины, одной рукой держится за скобу на кабине, а другой фонарём освещает путь.
Дальше чем до ближайших соседей наш Росинант ездить не может. Он просто развалится от тряски по нашим дорогам.
Езда на Росинанте - это конечно экзотика. На такой аттракцион, где-нибудь в парке культуры провинциального городка, стояли бы бесконечные очереди, а билеты раскупали на месяц вперёд.
Машка, светло-коричневая беспородная лошадь, – самый надёжный и безотказный транспорт. Она регулярно, три раза в день, возит в караулку еду, ездит с замкомдива в полк на продовольственные и шкиперские склады, а также за почтой. В свободное от поездок время она летом пасётся в тундре, а зимой жуёт сено в своей персональной конюшне.
Наконец, есть и ещё один способ передвижения - пеший транспорт.
- Кстати, - многозначительно улыбаясь, спрашивает меня старшина батареи, ты получил на складе лыжный комплект?
- Получил, - отвечаю, - лыжи, ботинки и лыжные палки. Правда, не знаю для чего, но получил.
- Ничего, скоро поймёшь, хохочут оба моих соседа.
Наливай, а мы тебе поясним, поддерживает его Саша. Выпили, закусили. И вот, что я услышал:
Оказывается, комдив наш - мастер спорта по лыжам, большой фанат этого вида спорта. Поэтому мы в его понимании, в зимний период (а он у нас длится, чуть ли не полгода) - небольшая сборная команда. Здесь каждому, вновь прибывающему для прохождения службы, вместе с ключом от квартиры выдают лыжный комплект (лыжи, ботинки, палки).
У матросов тоже у каждого есть лыжи. Они хранятся на складе в полной боевой готовности.
Каждое воскресенье комдив устраивает лыжные гонки на пять километров, если, конечно, позволяет погода. Мы, естественно, всегда с надеждой ждём, чтобы она не позволяла. Сам он, как резвый лось, носится между нами, подгоняя отстающих и вылавливая «сачков».
Летом лыжи заменяются кроссами на ту же дистанцию, при той же схеме проведения.
Поэтому проблем с посещением полковых мероприятий у нас, сам понимаешь, нет, хохочут мои новые друзья.
Зазвонил телефон. Комбат вышел в коридор. Слышно было, как он даёт какие то указания дежурному.
- Салажня, не злобно бурчит он, возвращаясь к столу. - Мой начальник отделения, твой, кстати, однокашник, спрашивает, как проверить караул, если на дворе начинается пурга. Будто не знает как. Надо запрягать Машку и ехать в караул.
Наша застольная беседа продолжается. Мы переходим к обсуждению проблемы связи с Большой землей.
- А что у нас телефон какой-то допотопный? Такими ещё во время войны пользовались на передовой. Крутишь ручку - отвечает, какой ни- будь «Тюльпан», - подначиваю я своих соседей.
- Пусть допотопный, но зато надёжный, - встают оба горой на защиту примитивного блага цивилизации.
- И потом, - многозначительно добавляет комбат, - имея друзей, даже заочных, на других коммутаторах, от нас можно дозвониться практически в любую точку Союза. Я не раз звонил своим в Симферополь. Правда мероприятие это непростое, но если очень захотеть, и если есть надёжные «телефонные барышни» на Большой Земле, то возможность дозвониться вполне реальная.
Посудачив о телефонах, мы принялись за плиту, белым подиумом взиравшую на нас из дальнего угла кухни. Плита имела две конфорки с набором дисков различного диаметра, вместительную духовку и печь с колосниками, закрытую чугунной дверцей. Как мне объяснили, топят плиту углём, который выделяется осенью на каждый отсек. Для растопки используют дрова, заготавливаемые самостоятельно. Обычно, вылавливают из моря плавуны, или тащат «в дом» всё, что плохо лежит.
–Вообще-то мы плитой мало пользуемся, заметил Володя. Летом жарим на ней грибы с картошкой, да иногда варим уху из свежей трески. В основном же обходимся электроплитками. А вот местные умелицы варганят в духовках такие пироги с рыбой или грибами обалдеешь. Но нам этот гастрономический рай не грозит. Радуемся когда нас угостят сердобольные соседушки. И отъедаемся всякими вкусными вещами, когда приезжает Санина Наталья.

Естественным путём, разговор переходит на женщин.
– Вова, спрашиваю старшину батареи, а ты что же до сих пор не женился?
- Знаешь, - отвечает он женитьба дело нехитрое, да вот только не каждая поедет в нашу глушь. Была у меня дома, в Минске девчонка. Давно мы друг друга знали. Очень любил я её. Ну и решили пожениться. Приехала она как-то летом на Лимон, пожила здесь с месяц и говорит мне: - С милым, конечно, рай и в шалаше, но только желательно, чтобы шалаш был в Минске или где-то рядом, а в этой дыре я губить свои лучшие годы не хочу. Переводись на Большую Землю, потом и поговорим о женитьбе. И уехала. Вот так то брат. И это она была здесь летом, а что бы запела зимой?
-Да, не каждой дано прижиться в нашем полярном углу, - вступил в разговор комбат Саня. - Бывали тут у нас всякие случаи.
Некоторые слабонервные особы и скандалы закатывали своим мужьям за то, что те заманили их в эту глушь, и в запои впадали, и в загулы с холостяками пускались, и даже пытались вены себе вскрывать…
Всякое было.
–Это точно, - вставляет Володя, - «крали» на острове не живут-
- Прошло уже два года, продолжает комбат, - но до сих пор стоит у меня перед глазами одна дикая сцена, в которой мне невольно пришлось участвовать. Лейтенант - первогодок, в разгар полярной зимы, привёз из Киева молоденькую, красивую жену. Как потом он мне рассказывал, Лена грезила романтикой жизни где-нибудь в медвежьем углу со своим горячо любимым Толей, так звали лейтенанта. Всю дорогу до Мурманска она восхищалась красотами пейзажей, мелькавшими за вагонным окном. Мурманск очаровал её. Но как только теплоход отошел от сверкающего огнями причала и начал погружаться в кромешную тьму полярной ночи, настроение Лены начало катастрофически ухудшаться. А угрюмый вид каменного острова окончательно вывел её из строя и она расплакалась. Толя, как мог, успокоил её.
Полуторачасовую адскую пляску ГТТ, грохот дизеля и вонь выхлопных газов она перенесла в полуобморочном состоянии.
В тот день, я стоял дежурным по дивизиону. Услышав шум подскочившего ГТТ, выбежал на улицу. Дверца распахнулась, и мы с матросом, водителем, помогли Лене выбраться из этого бронированного чудовища.
Зима была в разгаре. Дома наши занесло. Только карандашные огрызки печных труб торчали из-под снега.
Немного придя в себя, после сумасшедшей езды, Лена срывающимся голосом, спросила: –И где же наш дом? -
- Под снегом, - ответил спокойным голосом я.
И тут с ней случилась жуткая истерика. Она кричала. Она плакала, как ребёнок, навзрыд. Она проклинала Толю. Она проклинала всех нас. Толя стоял поникший, беззвучный. Я подошел к Лене, легонько тронул за руку, уговаривая успокоиться, взять себя в руки, а она вдруг кинулась на меня, перейдя на отборную площадную брань.
Я дал ей увесистую пощечину, и крикнул –Заткнись!- Она обмякла, уткнулась мне в плечо и по-бабьи голосисто запричитала, как над покойником…
Так и не прижилась Лена на острове. Весной она уехала домой, к маме. Толя «холостяковал» на Лимоне. Она любила Толю, я это знаю, мы были с ним соседями. Родители Лены были влиятельными в министерских кругах, людьми.
Примерно через год после её отъезда пришло на Толю представление о переводе в Киев.
Закончив рассказ, Саня вздохнул, закурил. Выпуская задумчиво дым, взмахнул возле лица рукой, как бы отделяя от себя прилипшую невидимую паутину.
Выпили, помолчали.
Вспомнили в этот вечер и драматическую историю о том, как в снежной пурге погибла молодая женщина – Галя.
Ей было двадцать два года. В тот год, осенью, в Североморской больнице, у неё на руках умер восьмимесячный сынишка. Она тяжело перенесла эту утрату.
Галя была круглая сирота. Муж, старший лейтенант, заменял ей и мать, и отца, и брата.
В один из январских дней он стоял дежурным по дивизиону. Была необычно, тихая погода. Галя пошла, побродить по сопкам. После смерти сына она часто уходила бродить по тундре. Наверное, так ей было легче переживать своё горе. В тот раз она оказалась в двух километрах от дома. Проходя по каменистому склону невысокой сопочки, оступилась. Как потом сказали медики, от сильного болевого шока, вызванного переломом ноги, она потеряла сознание и упала, ударившись головой о камень. Налетевшая внезапно пурга и злой полярный ветер, довершили дело.
Похоронили Галю на кладбище Старого Кильдина…
- В ту ночь над островом висело необычное полярное сияние,- сказал комбат. Оно каким-то тяжелым пологом опустилось почти до самой земли. Складки полога, излучали безжизненно-холодный, свет. На фоне чёрного неба и угрюмых сопок, этот свет порождал первобытный страх в душе каждого, кто обращал к нему взор. А на нашем острове ещё одним холмиком стало больше…

Мы надолго замолчали, думая каждый о своём.
- Да, что мы всё о грустном, - встрепенулся Саша, - у человека новоселье, а мы развели панихиду. Лучше я расскажу о кильдинских традициях. И здесь первым делом, должен подчеркнуть, что без женщин, наших островитянок, эти традиции давно бы зачахли. Ведь кроме бесконечной чистки, мойки, глажки всего и вся, они ещё и большие любительницы весёлых застолий. А это для всех нас дренажный клапан, через который наружу сбрасываются излишки внутренней напряженности, и один из способов общения друг с другом.
Наряду с общегосударственными праздниками, у нас свято соблюдаются и внутренние даты – такие как, день части, приход солнца после полярной зимы, а также дни рождения всех, от мала до велика. В этот перечень я не включаю периодические ночные посиделки мужиков за преферансом, после успешной рыбной ловли, удачного сбора грибов и просто так, под настроение.
Во всех мероприятиях, корме, чисто мужских женщинам принадлежит руководящая и направляющая роль.
Во-первых, они готовят. О, как они вкусно готовят! Это особая тема, достойная целого романа.
Во-вторых, они варганят из обыкновенного «шила», перемолотого кофе и ванилина, божественный напиток, не сравнимый ни с какими коньяками и ликёрами.
В-третьих, женщины принаряжаются. Да так, что глаз не оторвёшь. Они вдруг становятся такими изящными и модными, что красотки с обложек журналов им в подмётки не годятся.
Наконец, наши островитянки на вечеринках ни когда не теряют головы, чувства меры и здравого смысла. Крепко поддавших, начинающих бузить или приставать мужиков, быстро приводят в нужный меридиан.
Мужики, без женщин, пьют примитивно и уныло. Примерно, так как мы сейчас, - усмехается комбат.
Интересуюсь - а что вообще за народ служит в полку? Откуда и каким образом попадают служить в эту беспросветную полярную глушь?
- Да народ-то самый разный, - просвещает меня Саша,
- Офицеры, в основном, как ты и я, сюда попадают по распределению после окончания училища. Сам понимаешь, служат здесь те, у кого нет «волосатой руки». Бывает, конечно, что занесет сюда по недоразумению или оплошности кадровиков какого-нибудь «блатника». Но они здесь не задерживаются. Вот незадолго до твоего назначения одного майора, рванувшего с Балтики за «поляркой», кадровики засунули к нам, но не учли, что у него мама - известная на всю страну диктор Центрального радио. Побыл он в кильдинском плену аж целых восемь месяцев. Взвыл как полярный медведь, ну, мама, своего дорогого дитяти в миг вытащила отсюда. Перевели его в Москву, в центральный аппарат.
Ещё забрасывают сюда на перевоспитание крупно погоревших на пьянке, бабах или, служебных злоупотреблениях, а также «не вписавшихся» в здоровые коллективы. Был у нас тут один капитан третьего ранга, начальник электро-механической службы переведённый из Ленинграда. Видно «прогар» был действительно крупным, если его «в одно касание» из города на Неве выстрелили на Лимон. Высокого роста, тяжелый, с крупным лицом, похотливой, улыбкой и бегающими глазами. Пробыл он у нас чуть больше года. Начал крутить шуры-муры с женой одного офицера. Всё это в момент стало явным и его быстренько убрали, по-моему, на Рыбачий. Вся его служба заключалась в пьянке и раздувании склок, связанных с распределением дефицита. Единственным его достоинством было увлечение фотографией. Он был классный фотограф. У меня есть отличная фотография нашего Лимона, выполненная им.
Любимым занятием многих здешних обитателей, особенно женщин, является перемывание костей. Мирок тесный, время свободного навалом, полярные вечера длинные, занятий никаких, кроме домашних хлопот, вот и смакуют, каждую свежую сплетню, каждого свежего человека. Так что имей в виду, за тебя тоже скоро примутся наши вездесущие кильдинские мадонны. Тем более, что ты не женат. Это же кладезь для сплетен.
Тут главное, выдержать первые год- полтора, не обращать внимания на сплетни и не увлекаться бутылкой. Пьют ведь на острове здорово, но спиваются единицы. Вон, говорят, в полку на прошлой неделе, старлея с белой горячкой отправили в Североморский госпиталь.
Быт на острове не мёд, но жить можно. В основном все служат и не ропщут. Если и случаются какие-то недоразумения между кем-то, они разрешаются спокойно, без надрывов и истерик. Каждый честно, в меру личных возможностей, делает свою работу и ждет возвращения на Большую Землю.
Не всем, конечно, нравятся островные прелести. Те, кому уж совсем невмоготу, ищут выхода и, как правило, находят. Переводятся в другие части. Один старший лейтенант, например, чтобы только вырваться отсюда, пошел служить на подводную лодку в гарнизон не менее экзотический, чем наш остров. Срываются при первой же возможности на какие-нибудь курсы, классы или в академию, но таких единицы. Если есть возможность, то задействуют ?дальнобойную артиллерию? - пап, мам, близких, дальних и очень дальних родственников их знакомых и друзей. Короче, у каждого своя судьба, свои идеалы, своя жизненная дорога.
Есть ещё одна группа, это «предпенсионеры», которым нужны «полярка», «островные» и год за полтора, для получения хорошей пенсии и льгот на Большой Земле. Это «блатники» особого рода. Как правило, старшие офицеры, штабники или ловкачи с южных краёв. За ними обязательно кто-то стоит и передвигает их по служебной лестнице. Их немного, оседают они в штабе полка и изрядно портят кровушку командирам. Они внезапно появляются и также внезапно исчезают. Привыкшие к легкому продвижению по службе, не утруждают себя заботами и нуждами части. Для них пустой звук боевая подготовка и профессиональный рост. Им на все наплевать кроме своей выгоды.-
- Нам сверхсрочно служащим проще,- вступает в разговор Володя.- У нас контракт. Подписал, отслужил, а там выбирай сматываться с острова или нет. Среди нашего брата тоже встречаются особые «фрукты». Один из таких особенно запомнился всем. Он был старшиной батареи. Низенький, брюхастенький похожий на снеговика, которого слепили наспех. Вечно засаленный и неопрятный. Когда разговаривал с кем-нибудь, то хватал человека за пуговицу и начинал её крутить, а если входил в раж, то начинал брызгать слюной. Поэтому все, включая и матросов, разговаривая с ним, держались на безопасном расстоянии. Этот «Бармалей» (такая припаялась к нему кличка), был большим любителем пожрать и выпить за чужой счёт. А когда подвыпьет в компании, начинал хвастать, что имеет в Севастополе две квартиры, и что скоро получит еще одну, в Туле, откуда сам родом, пользуясь новым приказом о дополнительных льготах, проходящим службу в отдаленных точках. Словом, жлоб до мозга костей. Уезжая в командировку, он непременно опечатывал двухкопеечной монетой платяной шкаф и тумбочку, а дверь своей комнаты – пятаком! Соседи его были в шоке, ибо у нас вообще не принято, запирать квартиры при отъезде куда-нибудь. Не любили его в дивизионе.
Специалист он был никудышный, зато всегда тёрся на глазах у начальства и создавал видимость бурной деятельности. Намучился с ним его комбат. Когда уезжал, весь ГТТ забил барахлом. Как Плюшкин, тащил с батареи всё, начиная с гайки и кончая старыми вертящимися креслами. И всё это добро увёз с собой. -
- Разные люди проходят через Кильдин и Лимон, - подытожил нашу затянувшуюся беседу по случаю новоселья Саша.
Шел четвертый час ночи…

ПРОДОЛЖЕНИЕ >>>

В НАЧАЛО СТРАНИЦЫ

НА СТРАНИЦУ "С.Т. АКСЕНТЬЕВ"

НА ГЛАВНУЮ