ЗИМОВКА

Здесь с одиночеством
Враждуя и дружа,
Среди снегов,
В краю забытом люди
Живут весь долгий-долгий век.
Исикава Такубоку

Утром я проснулся от непонятного оживления в коридоре. Комбат с кем-то громко разговаривал по телефону. Прислушавшись, уловил лишь конец фразы: «Пусть возьмет лопату и нас разгребет!»
Лихорадочно соображаю: «Кого разгребать? Зачем разгребать?» Выхожу на кухню. Мои соседи уже умылись и садятся завтракать.
- Давай, соня, присоединяйся к нам, - улыбается комбат.
- А кого, - спрашиваю, - откапывать надо?
- Кого, кого… Нас! – хохочут оба. Оказывается, ночью шел такой сильный снег, что все дома занесло. Входную дверь теперь невозможно открыть.
Представив себе картину засыпанного по крышу дома, спрашиваю, сколько же времени нас будут откапывать.
- Да минут пять, - поясняет Володя и, смеясь, добавляет:
- Отныне и пока не утихает снегопад, путь домой будет через крышу.
Совершенно замороченный, я не могу понять, шутят они или говорят всерьез.
- Да-да, через крышу, - подтверждает Саша. – Видел на крыше тамбура люк? Вот через него и будем общаться с внешним миром. Мы теперь, брат, «подснежники».
Вспоминаю: действительно, когда я вчера впервые вошел в дом, то обратил внимание на люк в потолке тамбура, плотно закрытый деревянной крышкой. Тогда еще подивился и хотел спросить, что это за люк и для чего он предназначен, но в суете как-то забыл.
Тем временем, наверху уже вовсю шла работа. Вскоре со скрипом откинулась заиндевелая крышка люка и приличный ком снега рухнул в тамбур.
- Выходите, «подснежники»! –звонко прокричал матрос, заглядывая в люк.
По деревянной лестнице, что загодя была приготовлена в углу тамбура, как из шахты подводной лодки мы по очереди выбрались наружу. Весь городок ушел под снег. Видны были только скаты крыш с торчащими дымовыми трубами. Кое-где хозяйки растопили печи, и там прямо из-под снега, из черных обрубочков труб поднимались кучерявые столбики сизых дымов.
Тихо. Из пепельно-серой вышины начинающегося дня, мерно покачиваясь медленно падали огромные пушистые хлопья снега. За ночь выпавший снег не успел слежаться, поэтому к штабу шли, проваливаясь по колено. «В Крыму сейчас, наверное, идут дожди, холодно и сыро. Тоскливая пора», - как-то отрешенно подумалось мне. Я всегда не любил крымские зимы...
Жизнь и служба на Лимоне шли между тем своим чередом. Холода все сильнее «закручивали гайки». Метели да унылый свист ветра сопровождали наш быт.
Часто стали поступать «штормовые предупреждения», и вместе с ними все внешние передвижения строго ограничивались. Однажды, во время метели, довелось мне менять караул. Матросы двое суток ждали смены, отрезанные от городка разбушевавшейся стихией. Связь с караульным помещением была надежной. Ребята там не голодали. У них был пятидневный запас продовольствия, печку топили исправно. По докладам, все в карауле было нормально.
Заступив на дежурство, я получил указание комдива – как только стихнет метель, брать лошадку Машку с санями и вместе со старшиной дивизиона и новым нарядом караула ехать на объект. Часам к трем ночи буйство метели начало стихать. Подождав для верности еще час, решили, что пора. Лошадка была привычная к любой погоде и отлично знала дорогу в караул. Летом матросы отправляли ее самостоятельно. Загружали в телегу термосы с провизией и по команде конюха, Машка отправлялась в путь. Шла не спеша, лакомясь по дороге ягодами, цветами, травой. Доставив в караул все в целости, получив от матросов угощение, Машка терпеливо ждала, пока они пообедают, а потом с пустыми термосами возвращалась в городок.
Сейчас она была запряжена в широкие розвальни. Старшина сел за кучера. Погрузили провиант. Устроился новый состав караула, и мы тронулись в путь. Метель почти стихла. Только небольшая пороша вилась у самой земли. Матросы, укутавшись в тулупы, дремали. Старшина, легонько управляя вожжами, что-то мурлыкал себе под нос. Я шел рядом с лошадью, держась за оглоблю, и освещал фонарем дорогу.
Проехали с километр и едва обогнули сопку, прикрывавшую наш городок от северных ветров, как началось что-то невообразимое. Такое впечатление, что метель, спрятавшись за сопкой, поджидала нас, а встретив, стала яростно хлестать жестким, колючим снегом. Потоки холодного северного ветра рвали и трепали стараясь вытрясти душу. Снежный заряд был настолько плотный, что луч фонаря не пробивался дальше лошадиной морды.
- Ну, теперь держись! – прокричал старшина.
Караульные в санях сбились в плотную кучу, образовав небольшой шатер из тулупов. Я крепче вцепился в оглоблю, плотнее затянул на голове капюшон и продолжал, насколько это было возможно, освещать впереди дорогу. Лошадка пригнула голову почти до земли. Темп продвижения заметно снизился. Под мощным напором ветра, насыщенного сухим, словно кремниевая пыль снегом стало не только трудно идти, но и трудно дышать. Под усиливающийся вой пурги через плотную пелену снежного заряда мы продолжали шаг за шагом продвигаться вперед.
Наконец, справа от нас замаячило бледно-желтое пятно прожектора на караульном помещения. Слева обозначилось еще одно, а впереди еще. Это постовые вышки. Наш верный лоцман Машка, точно привела к цели.
Метель оборвалась так же неожиданно, как и началась. Похоже, проверив нас на прочность, темные силы зимы выключили свой адский вентилятор.
- Ну, робинзоны! – весело сказал старшина, - Начинайте смену караула!…

Жизнь в городке ушла глубоко под снег и теплилась там лишь по квартирам. За долгие зимние вечера с соседями все было переговорено не по одному кругу. Внешних новостей поступало мало, даже почта приходила от случая к случаю. Обычно получали сразу пачки журналов, газет и писем за несколько недель, а то и за месяц.
Чем дальше матерела зима, тем больше все чувствовали усталость и апатию. Возможность пойти на объект и там поработать на своем заведовании ждали с нетерпением, и, как только утихала пурга, комдив уводил туда весь дивизион, организуя одно ученье за другим. На объекте все как-то оживали. Вновь просыпались интерес к жизни и жажда деятельности.
Я скоро понял, что в условиях Заполярья, особенно острова, длительной оторванности от цивилизации человек должен постоянно подавлять в себе лень, безысходность, слюнтяйство. Иначе хана. Особенно тяжело холостяку. Стоит чуть «опустить вожжи» и ты уже «поплыл». О, как правы были мои добрые соседи, предупреждавшие меня в день нашего знакомства, что надо держать себя в жесткой узде.
Позднее, за годы службы на острове, я тоже повидал разных людей в том числе и таких, которые спивались, и таких, которые, едва пережив первую зиму, включали все свои «рычаги», чтобы только вырваться из этого каменного безмолвия. Но их были единицы. Подавляющее же большинство находило силы переломить себя, и верно служили делу, исподволь прикипая душой к дикому заполярному острову. И потом, как бы мы не кляли свой Лимон во время долгой полярной ночи, побыв с месяц в отпуске где-нибудь в южном городе, всё чаще начинали вспоминать его добрыми словами, а в душе какой-то бесенок все чаще и чаще подталкивал: «Пора! Пора домой!»…

В разгар зимы послал меня комдив в очередную командировку. Среди отъезжающих на Большую Землю, во чреве ГТТ была и моя соседка по дому Таня с годовалым сынишкой Игорьком. Не успели отъехать от штаба, как началась метель. ГТТ настырно пробивался сквозь снежные заряды к причалу, но на одном из крутых виражей нашей проклятой дороги его резко бросило в сторону, накренило и он заглох.
Наступила зловещая тишина. Минут пять все приходили в себя от грохота и вони газового выхлопа дизеля, а потом ощутили, как брезентовые пологи тента ГТТ оглушительно сотрясаются под ударами мощного ветра. Просидели мы в тундре около семи часов. Игорек за всё это время ни разу не хныкнул. Он как маленький, плотно запечатанный в меховой комбинезон, колобок, перекатывался с одних добрых рук в другие, всех веселил и от души смеялся сам. Наконец, водитель оживил своего монстра. Мы развернулись и покатили восвояси, ибо пока сидели в снежном плену, теплоход ушёл. Добравшись кое-как до полка, через десять часов мы снова предприняли попытку прорваться к причалу.
Теперь на Большую Землю нас должен был доставить катер. Он шел сначала в Гранитный, а оттуда в Североморск.
И опять Игорёк с мамой были в нашей компании. Чтобы их меньше трясло и кидало в дороге, мы заботливо усадили Таню с Игорьком в кресло за водителем. Игорёк разместился у мамы на коленях. Как только зарычал могучий дизель ГТТ, он вцепился ручонками в поручень кресла и затих. Так и просидел молча всю дорогу, сосредоточенно сжимая этот поручень.
У измотанной дорожными неурядицами мамы Игорька, кажется, сдали нервишки, и она тихо плакала. Слёзы катились по её бледному, усталому лицу. Она трепетно обнимала, своего мужественного маленького сынишку и ни от кого не таила своих чувств. Глядя на них каждый из нас, ощущал какие-то очистительные волны гордости за наших островитянок и их малышей, которые стоически переносили все тяготы кильдинской жизни.
Наконец, добрались до причала. Катер уже давно нас поджидал, поэтому отошли, не мешкая. Дошли до Гранитного и снова застряли. Объявили «Мороз-2». Залив парил, ничего вокруг не было видно. Простояли два часа и пошли обратно на Кильдин. Там нас, естественно, никто не ждал. ГТТ ушел в полк.
Недалеко от пирса на якоре болтался рыболовный траулер. Он ждал улучшения погоды и должен был идти в Мурманск. Капитан без лишних разговоров, согласился взять нас с собой. Через три часа, дали «Добро!» на отход и мы покинули кильдинские берега…
Таня должна была лететь в Ленинград, но в авиакассах висело огромное объявление извещавшее о том, что из-за сильного циклона, рейсы на Ленинград отменены, до особого распоряжения. Возле авиакасс огромные очереди. Поехали на железнодорожный вокзал, но и там все было безнадежно.
Очередной рейсовый теплоход на Кильдин только через пять дней, и то если не будет «штормового». Пришлось Тане ехать в Североморск, устраиваться там, в гостинице и ждать, когда погода улучшится, чтобы катером вернуться на Кильдин.
А погода разбушевалась не на шутку. Трое суток свирепствовала метель. Аэропорт был наглухо закрыт на неопределенное время, рейсовые теплоходы отменены. На четвёртые сутки метель, наконец, стала затихать. Сняли «штормовое», и оперативная служба флота дала «Добро!» на отход катера, который был забит пассажирами.
Все проходы, все, сколько-нибудь пригодные для сидения и стояния места на катере были заняты. Кое-как, нашли местечко для Игорька. Таня уложила его на крохотный диванчик, и малыш тотчас же уснул. Вскоре и она, примостившись рядом, задремала.
До Полярного мы дошли быстро и без приключений. Там нас «обрадовали», сообщив, что катер дальше не пойдёт, и кильдинским следует выгружаться. Нас поместили в так называемый портопункт. Это была полуразрушенная, ветхая хибара. В большой квадратной комнате под потолком, окутанная вековой пылью, едва светила лампочка. Грязные ободранные стены. Наглухо забитое кусками железа и фанеры окно. По всей комнате были разбросаны какие-то ящики, сломанные стулья, разбитые тумбочки. На затоптанном и заплёванном полу, кучи окурков и мусора. Вид этого убежища, живо напомнил мне Хитровскую ночлежку Москвы двадцатых годов, мастерски описанную В.Гиляровским.
Среди замороченной толпы нарастал ропот. Всех взорвало сообщение дежурного о том, что ждать придётся до девяти утра. Время 23.00.…
Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения задёрганных людей. Наши кильдинские мадонны возмутились и пошли на штурм. Они потребовали от дежурного, чтобы он проводил их к командиру бригады. Дежурный начал отнекиваться (кому охота получить от комбрига фитиль) женщины настаивали. Эти препирательства закончились тем, что делегация из трёх человек, «увела под белые рученьки» дежурного в оперативную рубку…
Через час к причалу подошел катер, и мы благополучно вернулись на свой обетованный остров...
До полка добрались с попутной оказией. Там нам выделили трактор с санями, в которые погрузили бочки с соляром и ящики с приборами. Таню с Игорьком разместили в кабине водителя, а я, укутавшись в овчинный тулуп, устроился в санях, и мы тронулись в путь. Погода стояла тихая. Не яркий, рассеянный свет январских сумерек спешил погаснуть, и мы спешили побыстрее добраться до своего Лимона.
Трактор резво катил по зимнику, и я, в своём гнезде между ящиками, вновь мысленно переживал события этой суматошной командировки, пытаясь связать между собой суровость местных реалий с беззаботной курсантской порой. В результате пришел к выводу, что блеск курсантской, а потом и лейтенантской формы - не более чем физиологическая атрибутика, единственное назначение которой, в пору кульминации юношеской влюбленности, привлечь к себе внимание той единственной, которая пойдёт за тобой. Но всё это скоротечно. С заключением брачного союза этот очень красивый, но, увы, мимолётный ритуал ухаживания, остаётся только в памяти, да на фотографиях. На следующий же день после свадьбы начинается совершенно иная, пусть ещё, на какое-то время окрашенная пастельными тонами пылкой влюбленности, жизнь. Жизнь, в общем-то, совершено разных по духу, темпераменту, образу мышления, восприятию окружающего мира и оценке своих реальных возможностей, людей.

Лейтенантская судьба, если она не «блатная», прозаична и сурова. Дальних гарнизонов, Богом забытых «точек», островов и островков, где базируются воинские части, не счесть. На этих «точках», островах и островках, со всей обнаженностью не легкой службы проверяются, как на точнейшем анализаторе, прочность семьи и юных, ещё вчера по-детски наивных и романтичных лейтенантских подруг. И далеко не каждая семья получает дальнейшее продолжение. Далеко не каждая юная особа находит в себе силы, разум и волю стойко переносить бесконечные мытарства и бытовую неустроенность…
Обживаясь на острове, я внимательно вглядывался в окружающих меня людей, стараясь понять их мироощущение, их отношение к Северу вообще и к острову в особенности. В конце концов, не все же измеряется только «длинным северным» рублем. Здесь, на острове, человек непосредственно и повседневно общается с природой, с ее капризами и причудами, с ее законами и правилами. Он целиком зависит от природы и не может, как в городе, годами не замечать ее. Природа и человек здесь переплетены органически.
Суровый климат порождает и суровое бытие. Мужское население, в своём подавляющем большинстве, воспринимает остров и службу на нём, как неприятную, но необходимую обязанность, живя надеждой на скорый перевод, куда-нибудь в более цивилизованное место. Повседневные служебные заботы занимают почти всё время, не оставляя практически ничего для «ковыряния в себе».
Женщинам, живущим на различных Лимонах, Перескопах и еще черте каких точках, названия которым придумывал человек не лишенный чувства юмора, намного тяжелее. Ограниченный круг общения, монотонные хлопоты по дому, уход за детьми, у кого они есть. Вот и все радости жизни. А ведь они все молоды и хороши собой. Они ещё не порвали связей со своими подругами, оставшимися дома и ведущими цивилизованный и в меру разнообразный образ жизни. Они не давали монашеского обета, однако их жизнь в Богом забытых точках, пожалуй, посуровее монашеской. И вот в этой жесткой среде обитания, им нужно сохранить в себе и женское обаяние, и женскую мудрость, и, наконец, просто вкус к жизни.
Выдержавшие испытание островом находят своё счастье, радость и высший смысл в семье, в домашнем уюте. Нужно видеть, с каким удовольствием, вдохновением и с какой трогательной нежностью обустраивают они свои жилища, наводят чистоту и порядок в доме. Для них какая-нибудь полочка, какие-нибудь коврик, гардина или красивая кастрюля, живые существа. Они с ними разговаривают, они их лелеют, они ими гордятся.
Нет, их заботы о доме не имеют ничего общего с городским мещанством. Это уж точно. Это проверено временем и самой жизнью. И слова Михаила Пришвина, посетившего наши края более сорока лет тому назад, являются наилучшим подтверждением моей правоты: «Нужно быть на Крайнем Севере, - писал он в Кильдинском короле,- чтобы понять, как звучат эти «занавесочки» и «венские стулья». Всё это не обстановка мещанского существования, а символы мужества, силы, терпения». Верные и вечные слова. Осмыслив и прочувствовав всё это, я сделал для себя важное открытие. Забота о доме, уюте, о семье для здешней женщины материализованный инстинкт самосохранения, надёжная защита от безысходности и тоски…

Нестерпимо долго тянется полярная ночь. И к началу февраля в разговорах все чаще и чаще речь заходит о солнце. Все прекрасно знают, что сначала оно будет робким, неярким и тепла не принесет, но всем страстно хочется увидеть его. Особенно усердствует на этот счёт «лучшая половина человечества». Её можно понять. Осточертели им наши «спецухи», валенки и сапожища. Хочется им лёгких открытых кофточек, юбочек «мини», красивых причесок и красивой жизни. Ведь они, как и сама Природа - женского рода. Как и Природа, пробуждаясь под теплыми лучами весеннего солнца, заставляет бродить соки в каждой травинке в каждом деревце, в каждом цветке, так и в каждой кильдинской женщине с первыми лучами солнца, просыпается чувство прекрасного, и томление охватывает всю её душу до последней кровиночки. Душа и тело просят тепла, внимания, восхищения. Прекрасный цветок должен ласкать и радовать взор, иначе он зачахнет от невостребованности.
Здешние женщины, как и весь окружающий их мир, красивы неброской, но какой-то цельной, одухотворенной красотой, неподдельной верой в своих мужей, устремлённой в будущее надеждой. Но с особым уважением и даже благоговением отношусь я к женщинам, решившимся родить и вырастить ребёнка на Кильдине. На это могут пойти только стойкие духом, сильные верой и искренне любящие женщины…
Кильдинские дети - это особая порода. Они поражают меня своей удивительной самостоятельностью. Рожденные среди первозданной природы, они являют собой образчик истинных детей природы.
Взять того же Олежку, сына комдива. Человечку от роду три года, но он свой в тундре. Он любит тундру, и она любит его. Это не красивые слова, это действительно так. Нужно видеть, как он, в ярко голубом пуховом комбинезоне, с раскрасневшимися щеками, возится в снегу, строит снежные города, роет траншеи, катается на санках, и ему никогда не бывает скучно. Я, как-то спросил его: «Олежка, а тебе не скучно одному играть на улице?» Он вытаращил на меня свои глазёнки, похлопал заснеженными ресницами и решительно ответил: «Нет, мне не скучно, а вот у бабы в Севастополе, летом скучно. А здесь мне интересно!»

Наконец-то появилось солнце. Сначала это было даже не солнце, а лишь прелюдия к его появлению. На востоке, у самого горизонта, вдруг засветилась оранжевая полоска. С каждым днем она увеличивалась, а цвет становился насыщеннее. И вот однажды утром, обратив свой взгляд к востоку, я замер, пораженный незабываемой картиной. Из-за сопок Мурманского берега веером расходились ослепительно яркие лучи. Словно кто-то надел царскую корону на седую голову древнего Мурмана, а в этой короне, у самого ее основания пылал крошечный серпик темно-красного яхонта. Это было Солнце! Конец тьме, конец тоске, конец ожиданиям. И пусть еще будут хлестать метели и снежные заряды, пусть густые холодные туманы будут пытаться спрятать от нас солнце, пусть еще долго ходить нам в осточертелой меховине и шапках-ушанках. Пусть! Мы знали теперь главное: конец зиме! Дни на глазах прибывали. Погода улучшалась. Но до тепла еще ой как далеко и зима не сдаст так просто своих позиций.
Север жесток и непредсказуем.
В середине февраля на наш Лимон обрушилось ЧП. Двое матросов, дежурных дизелистов, ночью выпив браги, приготовленной в радиаторе работающего дизеля, на следующее утро решили продолжить пирушку. Сразу же после завтрака они тайком отправились на лыжах на Старый Кильдин, в магазин за водкой. Оба были подвахтенными дежурной смены дизель-электростанции, поэтому никто их и не искал.
С утра стояла тихая, ясная погода. Снег хорошо слежался, для лыж лучшего не надо. От нас до Старого Кильдина по прямой, при хорошем ходе на лыжах, максимум час пути.
Матросы рассчитывали вернуться к обеду, однако не вернулись никогда.
Как показало расследование, действительно через час с небольшим их видели в магазине. Но там в этот день, кроме муки и сигарет ничего не было. Купив двадцать пачек дешевых сигарет, они отправились в обратный путь. Но тут резко испортилась погода. Пошел густой снег, а потом разыгралась крутая метель. С материка во все части острова поступило штормовое предупреждение. В этом снежном аду ребята сбились с пути.
Весь дивизион искал пропавших матросов, прочесывая и осматривая каждую ложбинку, каждый подозрительный холмик. Но штормовой ветер и сильный снегопад не позволили обнаружить их следы и прийти на помощь.
Нашли ребят наши соседи, да и то лишь на пятые сутки, примерно в трёх километрах северо-восточнее Лимона. Их ГТТ вёз вечером смену на наблюдательный пост, и водитель в свете фар вдруг увидел торчащую из-под снега лыжную палку с перчаткой…
Мы все тяжело пережили это ЧП, но особенно тяжело наш комдив. За эти дни он осунулся и заметно поседел. Много курил, хотя раньше я никогда не видел его с сигаретой.
В народе недаром говорят: пришла беда - отворяй ворота.
Перед самым Днём 8-го марта, получили извещение о том, что в аэропорту Мурмаши при заходе на посадку разбился самолёт, выполнявший рейс Ленинград-Мурманск. Причина - неожиданно плотный снежный заряд с порывом бокового ветра до 30м/сек.
На следующий день узнали, что среди погибших - и наш сослуживец старшина сверхсрочной службы Михаил Ковалёнок. Он возвращался из отпуска с молодой женой.
Вот как жестоко распорядилась судьба. Их медовый месяц закончился на бетонке заполярного аэродрома!
Мы все были потрясены полученным известием. Никто не хотел в это верить. Все надеялись, что это ошибка, недоразумение, но еще через день, комдив получил официальное подтверждение о гибели четы Ковалёнок.
Миша был мой сосед по дому, жил через стенку. Холостяковал на острове пять лет и, наконец, надумал жениться.
Уезжая, на отвальной пирушке своим громоподобным голосом обещал по возвращении из отпуска закатить свадьбу на весь Лимон. С какой-то детской нежностью он показывал нам фотографию очаровательной молдаванки, его будущей жены. Нужно было видеть, с каким трепетом он держал её фото в своих огромных, по-мужицки заскорузлых ладонях. При этом на его широком, добродушном лице сияла изумительно чистая, чуть застенчивая улыбка.
И вот Миши нет!
Миша был старшиной дивизиона, его любили все, и все в эти чёрные дни искренне о нём скорбели.
Нарушая все уставы и директивы, комдив устроил в матросской столовой поминальный обед. За длинными столами плотно, как в строю, сидели матросы, старшины, офицеры. На отдельном столике, перепоясанный чёрной лентой, стоял Мишин портрет, а пред ним гранёный стакан с водкой и ломтем ржаного хлеба поверх.
После краткого слова комдива, мы молча помянули, светлую память о добром и честном человеке…
Так закончилась моя первая кильдинская зимовка. За эту долгую первую полярную зиму я многое познал, многое переоценил в себе, о многом передумал. Но главное, я утвердился в том, что остров не только не отбил у меня вкуса и остроты восприятия жизни, но, наоборот, развил во мне необычайную энергию творчества, познания, действия. Я понял всем своим существом, что моё крещение островом состоялось!

ВЕСЕННИЕ  МОТИВЫ

Солнце взошло,
И в мире светло.
Чист небосвод.
Звон с вышины
Славит приход
Новой весны.
Вильям Блейк

В апреле на Севере, как правило, выпадает много солнечных дней. Снег уже осел, но еще крепок. Самая пора покататься на лыжах. По такому снегу лыжи идут хорошо. Я любил эту пору. Любил с упоением нестись с крутого склона сопки. Какие там Альпы! Какая там Швейцария! Разве они могут сравниться с чистотой холодного, пьянящего воздуха, со звенящей тишиной, с необозримой, заснеженной тундрой!
Однако, солнце постепенно вытесняет зиму. Оно как прилежный дворник вычищает от снега тундру. Вот уже на южных склонах сопок появились первые проталины. На глазах оживает полярная природа. Стряхивая с себя зимние одежды, готовятся к рождению листвы крученные - перекрученные карликовые березки.
Особенно хороши в пору цветения полярные ивы. Их желтые серёжки ярко сияют на фоне искрящегося снега и бездонной голубизны неба. Гулкая тишина пронизывает до самых сокровенных уголков души, порождая ощущение торжественности. Кажется, что ты находишься в огромном храме с бирюзовым куполом, а перед солнечным алтарём горят тысячи восковых свечей в память об отшумевших метелях. Нужно видеть цветущую полярную иву, чтобы понять и ощутить это.
Чувства, которые вызывает пробуждение полярной природы на Богом забытых полярных островах, наверное, сродни тем, которые порождают бескрайние пески пустыни. Во всяком случае, я сейчас искренне понимаю восхищение Антуана де Сент - Экзюпери чёрными, глянцевыми плоскогорьями Марокканской пустыни, облизанными ветрами и отполированными песчаными бурями.
Хорош в весеннюю пору и наш городок. Расположен он на небольшом каменистом плато. В городке три жилых дома, штаб, камбуз, баня (предмет особой гордости жителей Лимона и чёрной зависти остальных островитян). В каждом городке, конечно, тоже есть баня, но такой, как у нас, нет ни у кого.
Поодаль от домов находятся гаражи и мастерские, а также сердце Лимона - котельная и дизельная. Особняком стоят склады (продовольственный и вещевой) и небольшое подсобное хозяйство (пять свиней, две коровы и лошадь Машка).
Есть у нас даже улица Центральная, соединяющая штаб с камбузом. Чтобы всем было понятно, что это улица, вдоль дорожки, посыпанной шлаком, через каждый метр уложены металлические шары-поплавки от рыбацких сетей. Шары покрашены в серебряный цвет. Вдоль улицы, как и положено, стоят столбы с фонарями. Эта улица - гордость нашего комдива и вечная головная боль старшины. Она у нас, как для столицы - Старый Арбат, - визитная карточка Лимона. Посему шары в любое время года и при любой погоде сияют первозданным серебром, а дорожка всепогодно чиста. Даже в самые крутые зимы, она очищена от снега до самой земли и чернеет, как конвейерная лента, между белых сугробов. И, не дай Бог, увидит комдив на дорожке окурок - тут уж без «фитилей» не обойтись.
Дома наши в хорошем состоянии. Каждый раскрашен в свой сочный цвет: Наш дом, например, ярко оранжевый, соседний - ярко голубой, камбуз - ярко желтый, штаб - розовый, матросская казарма - салатно-зелёная. В любое время года, городок выглядит нарядным и праздничным, и это поднимает настроение. А весной в лучах полуденного солнца, на фоне искрящегося белого снега, каждый дом сияет словно камень - самоцвет.

В конце апреля меня вновь отправили в командировку. Я должен был отвезти в ремонт приборы, получить новое оборудование и согласовать сроки его монтажа. Отбывал с Кильдина на Большую Землю не рейсовым теплоходом, а на небольшой рыбацкой шхуне, переоборудованной для перевозки грузов. Шхуна парусно-моторная, деревянная, с двумя мачтами, выступающим на носу бушпритом и капитанской рубкой посредине палубы. Она может ходить под парусами, но парусов давным-давно нет, и, я подозреваю, что их и не было. Поэтому основным движителем является винт, приводимый во вращение дизелем, который упрятан далеко под палубу.
Экипаж четыре человека: три матроса срочной службы и мичман - капитан шхуны.
На шхуне две каюты и достаточно просторный матросский кубрик. Одна каюта капитанская. В ней практически постоянно живёт мичман, т.к. шхуна всё время находится «в разгоне». Вторая - кают-компания, где экипаж столуется и отдыхает. Там даже установлен старенький телевизор. В кубрике живут матросы. В носу и в корме расположены два трюма, куда размещают весь перевозимый груз.
Названия шхуна не имела, и по бортовому номеру её называли  «десяткой».
Мне «десятка» очень понравилась. С первых же минут пребывания на её отдраенной до желтизны палубе я настроился на возвышенный лад, предчувствуя, что путешествие будет необычным.
Отходили от Кильдина утром. Погода стояла изумительная. Воды салмы были спокойные и чуточку парили. Лёгкая дымка, затянувшая небо, светилась рассеянным, матово-желтым светом.
Остров с моря выглядел суровым красавцем. Напитанный весенними водами снег осел, плотно облепив сопки. От этого они серебрились. Чётко обозначившиеся складки оврагов и распадков делали их объёмными. Даже суровый мыс Бык со снежной копной распущенных волос в это утро был похож на старого, мудрого старца, присевшего отдохнуть у воды.
Путь наш лежал через пролив, в губу Долгую, посёлок Гранитный.
Губа Долгая узким каньоном вдаётся глубоко в Мурманский берег. Берега высокие, обрывистые, безжизненные. Такое ощущенение, что шхуна идёт в нескончаемом шлюзе. В Гранитном забрали груз, наскоро пообедали, и отправились дальше. Капитан хотел засветло добраться до Мурманска.
Засветло нам добраться не удалось, поэтому швартовались в потёмках в дальнем углу грузового причала огромного Мурманского порта. Поужинав, все завалились спать. Я устроился в кубрике у матросов.
На следующий день наш славный капитан сообщил, что стоять здесь мы будем недели три, пока не придёт груз из Ленинграда. Командировки нам продлили, и завтра он должен смотаться в Североморск, чтобы утрясти все формальности. Сам мичман переселяется к родственникам в Мурманске, оставляет мне свои координаты, ключ от каюты и назначает меня старшим на шхуне. Так я неожиданно стал временно главным на шхуне и обладателем уютной капитанской каюты.

После долгого перерыва я всегда чувствую себя на Большой Земле австралийским аборигеном, которого из пыльной пустыни привезли в царство машин, стекла и бетона. Хожу по улицам с идиотски счастливой улыбкой и, как ребенок, до визга в душе, радуюсь красивым витринам, блеску магазинов, чистеньким уютным кафе, ну и, конечно же, красивым женщинам. Это обострённое чувство восприятия города, наверное, знакомо всем, чья служба протекает в медвежьих углах дальних гарнизонов. Каждый приезд в Мурманск воспринимается как праздник, и каждый раз после возвращения на остров долго вспоминаешь проведённые там дни.
Вот в таком эйфорическом состоянии, довелось мне однажды увидеть в наш прагматичный век почти невероятную картину.
На следующий же день по прибытии решил я выполнить традиционный ритуал - посетить парикмахерскую, чтобы «скосить» с себя лишний кильдинский «мех». Не спеша, беспечно разглядывая всё и вся, продвигался к намеченной цели. Недалеко от входа в парикмахерскую мое внимание привлекла пара пожилых людей. Он – сухощавый, подтянутый, убеленный сединой, с профессорской бородкой клинышком. Она – тоже худенькая, тоже седовласая, с благородным лицом, некогда, безусловно, красивым, но и сейчас ещё не лишенным привлекательности. Оба скромно, но со вкусом одеты.
Он трепетно, как юноша на первом свидании, вел ее под руку и, слегка наклонившись к ней, о чем-то тихо рассказывал. Она в такт его словам кивала головой. Эта пара тоже направлялась в парикмахерскую. Перед входом, он галантно открыл перед ней дверь, учтиво пропустил вперед и, бережно поддерживая за локоть, помог войти. Я шмыгнул вслед за ними. В гардеробе он заботливо снял с нее пальто, разделся сам и проводил в зал. В этой паре меня поразила мягкая предупредительность и по-юношески трепетное отношение друг к другу.
Как же нужно было любить, чтобы, дожив до седин, сохранить эту трепетность, нежную заботу и искреннюю привязанность друг к другу? Много ли таких изумительно красивых пар найдется в наше взвинченное время? Увиденная сцена глубоко тронула меня и запала в душу. Я попытался найти подобный пример среди известных мне или когда-либо виденных пожилых пар и не смог этого сделать. Господи, ну почему мы не бережем и не ценим друг друга? Почему мы все время стесняемся добрых, искренних чувств и открытых поступков? Ведь мы же обкрадываем себя, становясь к старости сварливыми, раздражительными, нетерпимыми к другим…

Время в командировочной суете летит быстро. Все запланированные дела я «прокрутил» за неделю.
Мичман, капитан шхуны, изредка наведывался к нам. Матросы - «годки» (осенью ДМБ), вели себя достойно и хлопот не создавали. На этом благоприятном фоне, решил я заняться научными делами.
Вообще-то я давно замыслил серьезно заняться наукой. Но об очной адъюнктуре сейчас не могло быть и речи. По суровым флотским законам, требовалось отслужить не менее двух лет, прежде чем заводить речь об адъюнктуре. Да и пробиться туда без блата из рядовой части - дело весьма проблематичное.
Но если заниматься только повседневной текучкой, то можно отупеть в два счета. Вот я и прикинул, что пока то да сё - сдать экзамены кандидатского минимума по философии и английскому языку. Поговорил с комдивом. Он откровенно удивился - зачем мне это всё надо. Но обещал не препятствовать и, по возможности, отпускать на Большую Землю для общения, как он выразился «с ученым людом».
Освободившись от служебных забот, я, первым делом, пошел в Мурманскую высшую мореходку. Там все разузнал, встретился с председателем комиссии по приёму экзамена по философии, взял программу, оформил необходимые бумаги для зачисления меня экстерном в подготовительную группу. Экзамен был запланирован на конец сентября.
Узнав, что я с Кильдина, профессор откровенно изумился. Таких чудаков ему видеть ещё не приходилось. Он долго расспрашивал о нашем житье-бытье на острове, обещал всяческое содействие и поддержку при подготовке к экзамену. Мы обменялись адресами и условились о периодичности наших встреч. Расстались весьма довольные друг другом.
С английским языком, вопрос оказался сложнее. Ближайшее учебное заведение, где принимали экзамены кандидатского минимума по языку, - Петрозаводский государственный университет. Однако эта новость не смутила меня. Что ж, пусть будет так. Потом разберемся. Если надо, съезжу в Петрозаводск.
Вечером, внимательно изучив содержание программы, я пришел к выводу, что подготовиться к экзамену на Кильдине-вещь вполне реальная. Недостает только кой-какой литературы. За помощью обратился в областную библиотеку, в межбиблиотечный фонд. Встретили меня там приветливо и с пониманием отнеслись к просьбе помочь литературой. Я быстренько оформил заявку на книги. Пока их подбирали в хранилище, женщины усадили меня пить чай, и потребовали подробного рассказа о жизни на Кильдине. Для них, как оказалось, это немыслимая экзотика. И это всего-то в нескольких сотнях километров от Мурманска!
На шхуну я пришел с объемистой пачкой книг, хорошим настроением и теплой благодарностью к людям, так встретившим меня.
На Севере я не раз убеждался, что отношения между людьми, поведение и психология межличностных контактов совершенно иные, чем глубоко на материке, и уж совсем не такие, как на юге. Суровость северного быта пробуждает в людях инстинктивные чувства сплочения, взаимной поддержки, искреннего сострадания. Случись, не дай Бог, что, и ты можешь смело обращаться к первому встречному. И он приложит все силы, чтобы помочь тебе. Если не сможет сам, то обязательно обратится к другому, третьему, четвертому, но никогда не бросит тебя в беде, а если бросит, то значит это не северянин, или просто подонок, каких немало везде и во все времена.

Удивительно и приятно разворачивались события в этой командировке.
Иду как-то я по площади «Пять углов» (классное название) и вдруг меня окликают. Оборачиваюсь: Виктор, мой однокашник. Не виделись со дня распределения на должности в Североморске. Он служит на Рыбачьем, в не менее глухом, чем наш Лимон, месте с экзотическим названием Скорбеевка. В Мурманске тоже в командировке и тоже, как и я, в этот день бесцельно болтался по городу. Обрадовались. По-братски искренне обнялись.
В училище мы небыли с ним друзьями. Но всякий, послуживший в полярной глухомани, всегда встречает знакомого человека, как родного и желанного, и от всей души радуется встрече. И совсем не важно, где эта встреча произойдет - в Мурманске, в Москве, в Ленинграде или у чёрта на куличках.
Для подробной беседы выбрали ресторан «Дары моря». Он был самым популярным в городе. Зашли пообедать, а застряли надолго. Разговоров, воспоминаний, рассказов была уйма. Нас не беспокоили, даже когда закрывали ресторан на перерыв. Кухня была великолепной, тосты веселыми, а беседа живой. Мы не заметили, как наступил вечер, и публика заполнила все столики. Появился оркестр. Зазвучала приятная, спокойная музыка…
…Я заметил ее сразу, как только она вошла с подругой в зал. Это было прелестное создание: стройная, с тонкими чертами нежного лица, небрежно распущенными волосами цвета спелой ржи. Она была хороша. И она знала, что хороша, поэтому держалась уверенно и даже чуть высокомерно. Они сели за столик недалеко от нас. Заказали ужин и бутылку сухого вина. Их соседями была супружеская пара средних лет.
Как только начались танцы, ухажеры зачастили к их столику, но она танцевала пару раз, не больше.
Я внимательно наблюдал за ней и наши взгляды, наконец, встретились. Она улыбнулась мягкой, но, как мне показалось, грустной улыбкой.
Следующий танец я уже танцевал с ней, Олей.
С первых же мгновений нашего знакомства, нет, даже не знакомства, а соприкосновения, какие-то теплые, нежные волны, исходившие от нее, полностью завладели мной. Мы танцевали весь вечер.
Виктор, оценив ситуацию, деловито посмотрел на часы, сказал, что ему нужно еще заехать к знакомым, крепко обнял меня, и со словами «Бывай, брат! До встречи! Желаю успеха!» направился к выходу.
О, как я был ему благодарен!
Около десяти вечера мы проводили ее подругу и, наконец, остались одни.
Легкий весенний морозец бодрил. Крупные, пушистые снежинки беззвучно падали откуда-то из черноты ночи, поблескивая серебром, в лучах уличных фонарей.
После расставания с подругой Оля как-то потухла и замкнулась в себе. Я её ни о чем не расспрашивал. Мы молча, тихо шли по вечерним, почти безлюдным улицам. Ее маленькая ладонь пылала в моей руке.
Вдруг Оля резко остановилась и повернулась ко мне. В её бездонных, васильковых глазах, хрустальным блеском сверкали слезы.
-Знаешь, Я сегодня разошлась с мужем… - тихо выдавила она и, по-детски, искренне разрыдалась. Я молча гладил мягкие ржаные локоны, давая высказаться и освободить душу от переполнявших её чувств и переживаний…

В капитанской каюте нашей романтической шхуны, с низкой оранжевой луной в иллюминаторе, с легким, золотистым ?Цинандали? и букетиком ранних фиалок на столе, нам было удивительно хорошо. Это была очистительная ночь, истосковавшихся по исповедальному общению родственных душ.
На следующий день я проводил Олю на ленинградский поезд. Она уезжала домой, к маме. Она уезжала навсегда из Заполярья.
Оля очень любила своего, теперь уже бывшего, мужа. Он был курсантом пятого курса Мурманской высшей мореходки. Познакомились они два года назад в Ленинграде, где Игорь проходил практику. Я чувствовал, что они с Игорем честные, цельные люди. Но что-то не сложилось у них с самого начала, и вот теперь они расстались. Мне было искренне жаль, что их судьбы так круто разбежались…
Я очень хорошо её понимал, поскольку сам однажды пережил подобное. Я знал по себе, что беда всех цельных натур, а Оля была именно такой, - глубокая внутренняя привязанность к своим идеалам, даже если они и не материализуются. Такие люди долго страдают и редко потом находят для себя достойную замену утраченному.
Мы сразу же решили, что незачем затевать переписку, но каждый из нас, я это знаю точно, на всю жизнь сохранит в самом потаенном уголке души память об этой удивительной встрече.
Через несколько дней наша шхуна снялась со швартовов и отправились на свой гранитный остров.
Предчувствие меня не обмануло. Поездка действительно оказалась романтической.
Отчитавшись в штабе за командировку, доложив главному инженеру о результатах поездки, я с ближайшей оказией отправился на свой родной Лимон. Там меня жала пустая комната. На столе лежали аккуратная пачка газет и журналов, стопка писем и коротенькая записка от ребят. В ней они сообщали, что Сашу срочно выпроводили в отпуск, и он умотал в Симферополь, Володя уехал в длительную командировку в Североморск, появится дома только осенью.
Итак, на целое лето я остался один. Отпуск мне до конца сентября не грозит, так как комдив, выслушав мой доклад о предстоящем осенью экзамене по философии, принял соломоново решение - дал «добро» на сдачу экзамена в счёт очередного отпуска. Аргументы его были неотразимы:
- В отпуске ты всё равно к экзамену не подготовишься, поэтому сиди на Лимоне, читай классиков и философствуй безо всяких помех и соблазнов хоть круглые сутки. Полярный день, тишина, благодать, - лукаво улыбаясь, заключил он.
Я, в общем-то, и не возражал.
Вечером принялся за письма.
Вот уже почти два года, как я на острове, а мама всё тревожится, как я тут: сыт ли, одет ли, обут ли? Даёт мне подробнейшие рекомендации, как готовить еду из различных продуктов (как будто, я её буду готовить), как стирать и гладить бельё и ещё тысячу всяческих житейских указаний. Она искренне обеспокоена моим одиночеством на острове. Почти в каждом письме, не навязчиво, но настойчиво, намекает, что пора бы и жениться. Даже пишет, что нашла мне подходящую невесту.
Мама есть мама. Я её понимаю и, как могу, успокаиваю. Не реже, чем раз в два-три месяца, мы с ней общаемся по телефону, но она продолжает волноваться и переживать за меня. Никак она не хочет понять, что не так уж страшен наш остров, чтобы, очертя голову, бросаться в объятья Гименея. За это время я многое понял и прочувствовал. Никакая срочная женитьба не сможет изменить суровые законы и жесткие правила обитания на этой Богом забытой земле. Когда человек один, он действует, как один, соразмеряя свои поступки, духовные запросы и естественные желания. Когда же их двое, то есть семья, то сохранить баланс по всем этим позициям порой бывает чрезвычайно трудно. Тогда неизбежно следуют срывы одного или другого, а в итоге полный разрыв и снова одиночество, только усугублённое душевной, долго не заживающей раной. К такому невеселому выводу пришел я после встречи с Олей.
На следующий день в газетной кипе, я обнаружил ещё и письмо от Антона. Это мой друг с детских времён. После окончания школы судьба разбросала нас. Военная стезя привела меня на Кильдин. Антон после политеха, уехал сначала в Новороссийск, потом перебрался в Москву, где и осел окончательно. В письме он сообщал о столичных новостях, об общих знакомых, о своём житье-бытье и настойчиво просил рассказать подробнее о нашем экзотическом острове.
Я давно и сам хотел сделать это, но как-то не получалось – то настроения не было, то обстановка не располагала. Но тут уж решил больше не тянуть.

ПИСЬМО ДРУГУ

Письмо твоё Антоша, получил и, как видишь, отвечаю баз волокиты. Тебе хочется знать, как я тут живу? Отвечаю: живу нормально. Только что вернулся из Мурманска. Накупил кучу всякого барахла. Тут, на Кильдине, все так. Если со стороны понаблюдать за посадкой в Мурманске на рейсовый теплоход, то может показаться, что толпы беженцев спешат укрыться от жестокого рока в скалах дикого острова. Каждый отъезжающий, чертыхаясь, тащит как, минимум, пару чемоданов, несколько коробок размером с тумбочку, плюс сетки, авоськи, пакеты и пакетики.
А что делать? Это же остров. У нас нет Елисеевских гастрономов, ЦУМов, ГУМов и прочих атрибутов державной столицы. Да и теплоходы к нам идут нечасто: один-два раза в неделю, и то если нет штормового предупреждения.
Все островитяне ютятся по точкам, где нет магазинов. Не укладывается в голове? Поясняю. Магазинов на точках нет. Их заменяет «привоз». Это оказия, то есть трактор с санями или тяжелый гусеничный тягач (попросту ГТТ) с товарами. Словом, дизельные коробейники в северном исполнении.
С получением сигнала «привоз» все в городке сходят с ума. Уточняются списки очередности на промтовары повышенного спроса (холодильники, стиральные машины, телевизоры, радиолы и проч.), достаются «заначки», и все с нетерпением ждут. «Привоз» это всегда праздник, особенно для мужиков. Вечером после него, святое дело, устраивается «обмывка» покупок. Чтобы обновка всегда радовала своего владельца, верно и долго ему служила, каждую вещь обмывают персонально и капитально.
Но я, кажется, немного забежал вперёд. Возвращаюсь к «привозу». Бывает он раз в месяц. Продают сначала, как я уже писал, крупные вещи, затем домашнюю мелочёвку и деликатесы (апельсины, яблоки, халву и т.д.). А потом, по отдельному списку, на каждую взрослую голову выдают (понятно за плату), на выбор, по бутылке коньяку, рому или водки, а также бутылку шампанского и бутылку сухого вина.
Вот так-то брат. Поэтому, чтобы запасы горячительных напитков в доме были всегда (традиционное «шило» не в счёт), приходится тянуть из Мурманска. Тут уж ёмкость не ограничена. Главное, чтобы хватило силёнок дотащить всё это добро до теплохода и, не разбив ничего, доставить в заданную точку острова. Задача эта тоже не из простых, поскольку предстоит сделать минимум три перегрузки: с теплохода на «Дору», с «Доры» на пирс и с пирса на трактор, бортовой «ЗИЛ» или ГТТ.
Особенностью навигации в районе острова являются мощные приливы и отливы, чередующиеся каждые двенадцать часов. При этом колебания уровня воды достигают 3-4 метров. Обычно рейсовые теплоходы приходят на Кильдин часа в 2-3 ночи. В это время как раз отлив, и, чтобы попасть на пирс, из нашей доблестной «Доры», нужно иметь некоторые акробатические навыки лазанья вверх по узкому, пляшущему трапу. Хорошо, когда нет большой волны и ветра.
Если же таковые присутствуют, то пересадка с теплохода на берег выглядит следующим образом.
На теплоходе готовят большую и прочную погрузочную сеть. В нее складывают весь привезенный крупногабаритный скарб. Затем края сети собирают воедино, и цепляют на гак (крюк) рабочей стрелы теплохода. Образуется этакая огромная “авоська”, заполненная всяческим добром.
“Авоську” опускают в «Дору», и она отправляется к пирсу. Там операцию повторяют. В освободившуюся “авоську” на пирсе загружают почту и вещи, подлежащие отправке на Большую Землю, и «Дора» возвращается к теплоходу.
Теперь очередь за пассажирами. Весь фокус посадки в «Дору» состоит в том, чтобы с самой нижней площадки трапа, опущенного почти до воды (насколько позволяет волна), перейти, а точнее, перепрыгнуть на «рыскающую» «Дору». Здесь должны быть точный глазомер и трезвая голова.
Претендент на посадку стоит в готовности и ловит момент, когда борт «Доры» и край площадки совместятся. Его обязательно страхует вахтенный из состава команды теплохода. Как только желанный миг наступает, вахтенный орет:«Пошел!» и, как парашютиста из люка самолета, посылает претендента в «Дору».
Бояться не надо. Там тебя примут надежные руки. Страшно в первый раз. Потом все это становится само собой разумеющимся. Точно, как в парашютном спорте. Ты это знаешь по себе.
«Дора», взяв на борт 10-15человек, отваливает и преодолевая волны и ветер, пробивается к родному пирсу. При хорошей волне и свежем ветре за время перехода все успевают принять освежающий морской душ. Затуманенные головы быстро приходят в норму. Если народу много, то, естественно, она совершает не один рейс.
Теперь - о нашей легендарной «Доре» и ее бессменном капитане дяде Саше.
«Дора» - большая деревянная рыбацкая лодка длиной около семи метров и грузоподъёмностью до восьмисот килограммов, переделанная для перевозки пассажиров и груза. На Мурмане её называют карбас. У нее есть мотор, достаточно сильный, чтобы преодолевать течение и волну. Хорошо сработанная, надежная посудина.
Дядя Саша - весьма колоритная фигура, типичный представитель заполярных мореходов. Кряжистый, жилистый, хлестанный-перехлестанный ветрами, битый-перебитый снежными зарядами, цепкий, охочий до жизни, как все живое на Крайнем Севере. За многие годы управления своим безотказным судном (сколько - никто не знает), он проспиртовался, наверное, до последней клетки организма. Его не берут ни стужа, ни вода, ни ветер. «Дору» свою лелеет как любимое дитя, и даже с ней разговаривает. Она ему платит послушностью и резвостью выполнения всех перекладок руля.
На этот раз, кроме «горячительных» товаров, привёз я из Мурманска отличный магнитофон. Вот так постепенно обуржуазиваюсь и обрастаю всяческим барахлом.
Ну, а теперь о самом острове. Если обратиться к Большой Советской Энциклопедии, то можно найти там небольшую заметку следующего содержания: Остров Кильдин расположен в Баренцевом море, в 1,5 км от берега Кольского полуострова. Длина 17,6 км, ширина до 6 км. Поверхность - холмистое плато (до 280 м высотой) сложенное песчаниками и сланцами, круто обрывающееся на Север и Запад, и широкими террасами спускающееся к Югу и Востоку. Тундровая растительность. Несколько больше сказано о Кильдине в Лоции Баренцева моря: Остров Кильдин, наибольший из островов, лежащих у Мурманского берега, находится в 9 милях к ENE от входа в Кольский залив. Особенно приметен  высокий и обрывистый мыс Бык - его западная оконечность. Остров гористый; склоны гор довольно пологие, местами покрытые мхом и травой. Западный и северный берега острова высокие и обрывистые. Высота северного берега постепенно уменьшается с запада на восток. На острове расположено несколько населённых пунктов. Берега острова почти на всём протяжении окаймлены осыхающей отмелью шириной до 1,5 кбт, на которой местами лежат много больших камней. И всё.
В последнее время я с увлечением роюсь в различных изданиях - ищу более подробные сведения о нашем острове. Этакий краевед – любитель. Похвастать большими успехами пока не могу, но кое-что удалось найти, о чём и спешу тебе поведать. Первое, что я сделал, так это прочел рассказ Михаила Пришвина «Кильдинский король» В нём он приводит интересную легенду о происхождении нашего острова. Поскольку читать тебе Пришвина недосуг, да и мало кто читает его в наше время, то я перескажу суть этой старинной саамской легенды: Злая ведьма, рассердившись однажды на жителей Колы (небольшое селенье рядом с нынешним Мурманском), хотела запереть их в Кольской губе, чтобы они не могли выходить на промысел в море. Она вытащила на веревке из океана остров и подтянула почти к самой губе. Но кто-то увидел ее злое дело, громко крикнул. Веревка оборвалась, колдунья окаменела, а остров застыл в океане недалеко от входа в залив.
С точки зрения орографии (науки, занимающейся описанием элементов рельефа планеты), Кильдин относится к прибрежным островам лиманного типа. То есть можно предположить, что в доледниковый период на месте кильдинской салмы (поморское название пролива) текла мощная река, потом её сменил ледник, а уж потом образовался и сам пролив, отделивший от материка часть суши, сделав её островом.
Однако существует и другая точка зрения на происхождение острова. Геологи, например, считают, что он является куском суши, оторванным от полуострова Рыбачий так как имеет сходное с ним геологическое строение. Основу геологического строения острова составляют горючие сланцы (как и на полуострове Рыбачий) в то время как Мурманский берег сложен из гранитов. В этом случае саамская легенда заслуживает большого внимания.
Если посмотреть на карту, то по форме остров напоминает топорик древней алебарды. Правы приведённые выше литературные источники: западные и северные берега острова обрывистые и неприветливые. Они редко посещаются людьми. Только маяк Кильдинский - Северный, единственный здесь очажок цивилизации, круглосуточно, в любую погоду, несет свою нелегкую вахту, извещая корабли о том, что дом близок, но на пути к нему из воды торчит угрюмая каменная громада, и мореходам нужно быть очень внимательными, чтобы ее благополучно миновать.
Вдоль северной отмели лежат несколько разбитых судов-жертв морской стихии. На северо-восточной оконечности, на осушке, причудливо разбросаны огромные каменные глыбы. Это камни Сундуки. Долго я ломал голову, почему эти камни так называются, и вот недавно нашел объяснение в одной книге: сундуками поморы называют отдельные скалы на кильдинском берегу.
В хорошую погоду я часто бываю в этих местах. Есть у меня там укромный уголок - небольшой галечный пляж, окруженный с трёх сторон отвесными скалами. Там первозданная тишина, нетронутая человеком дикая природа, и необыкновенно прозрачная вода. Всё настраивает на лирический лад, будит приятные воспоминания. После одного из посещений этого заповедного уголка появились на свет такие стихи:

Завороженный, опускаюсь ниц
Перед твоим безмолвьем, Крайний Север,
Не веря больше в грохот Колесниц,
В существованье городов не веря.

О серый камень плещется прибой
Холодный, как ночное мирозданье.
Дыханье затаив, склонился пред тобой
Я, жалкий пилигрим – нелепое созданье.

Позволь мне, Великан, тихонечко пройти
По влажной полосе вечернего отлива,
К разбитым кораблям смиренно подойти,
Взирающим на волны сиротливо.

Им никогда уже не суждено
Гнать в океан свой белокрылый парус.
Их бурный век закончился давно,
В полярных водах одолела старость.

Позволь послушать, как поет сорокоуст
Им по ночам чуть сумасшедший ветер,
Позволь увидеть, как полярной ивы куст
Им зажигает свечи на рассвете.

В покорности колени преклоня,
Позволь умыться океанскою водою,
В хрустальной чистоте немеркнущего дня
Позволь побыть наедине с тобою.

Дарю их тебе с надеждой на скорую встречу. Однако в ненастье на северный берег лучше носа не совать. Разъяренные волны стохвостыми плетьми хлещут скалы. Под ударами невиданной силы они стонут, хрипят и охают…
Нет, в ненастье туда лучше не ходить.
Одной из интересных загадок Кильдина, является озеро Могильное. Оно расположено на юго-восточной оконечности острова. По форме озеро представляет неправильный овал, большой осью вытянутый с северо-запада на юго-восток. Протяженность его около шестисот метров, ширина - метров триста. От береговой черты озеро отделяет полоса суши шириной не более ста метров.
Уникальность озера состоит в том, что оно многослойное. Нижний слой по своему составу близок к глубинным водам Черного моря, заражен сероводородом. Здесь нет ничего живого. Сероводород губит всякую жизнь; средний - идентичен морской воде Баренцева моря. Этот слой полон жизни. Перечень всех его обитателей занял бы несколько страниц. До сих пор остается загадкой, как поступает сюда солёная морская вода: открытых поверхностей и подводных каналов, соединяющих озеро с морем нет. Учёные предполагают, что вода из кильдинской салмы проникает в озеро через поры горных пород. Но это всего лишь предположение. Далее идёт тонкий разделительный слой. Вода в нём солоноватая, не пригодная для жизни как морских, так и пресноводных обитателей; зато в верхнем, поверхностном слое вода настоящая родниковая, пригодная для питья, хотя в озеро не впадает ни один ручей. Тут обитают пресноводные рыбы и водоросли. Происхождение озера не известно. Имеющиеся теории мало что объясняют. Одно только ясно: озеро Могильное представляет собой естественный уникальный аквариум. Это живой свидетель разных геологических эпох и многих биологических изменений в природе в послеледниковый период. Оно находится под защитой ЮНЕСКО. Удивительное озеро, но какое-то неприветливое. Берега пустынны, да и название не очень-то ласкает слух.
К юго-востоку от озера находится мыс Могильный. Он широким изогнутым языком вдается в Кильдинскую салму. На мысу расположено селение Кильдин Восточный. О нем стоит рассказать отдельно. Старожилы называют его - Старый Кильдин.
В географическом отношении поселок расположен очень удачно. Низменный, отлогий берег мыса с севера и северо-запада закрыт от полярных ветров крутыми откосами сопок. Удобная бухта, полукругом вдающаяся в берег, - надёжное место якорных стоянок больших и малых судов. Здесь свой микроклимат. Зимы мягче, а лето задерживается дольше. Островитяне этот местный рай называют ЮБК, что расшифровывается как Южный Берег Кильдина, по аналогии с Крымским ЮБК.
Судя по имеющимся у меня данным, а они, к сожалению, пока весьма скудные, заселение острова началось именно отсюда. В литературе я нашел, что уже в XIII веке древние поморы посещали остров, а в XVI веке у кильдинских берегов часто бывали корабли датчан, голландцев и норвежцев. Академик В.Ю Визе в книге «Моря Советской Арктики», в частности, пишет, что кроме Колы, иностранные корабли посещали в XVI веке и остров Кильдин : «для торгу» корабли датского короля у острова ставились. В этой же книге я нашел весьма интересную карту острова, составленную нидерландцем Герритом Де-Фером во время второго плавания Вильяма Баренца в поисках прохода северным морским путём в Китай. Карта датирована 1598 годом.
В архангельских писцовых книгах уже в XVII веке на острове Кильдин, у мыса Могильного значится рыбацкое становище Монастырское. По переписи населения 1926 года на острове постоянно проживало 110 человек, а по переписи 1938 года уже 339 человек.
Для защиты своих северных владений от участившихся набегов голландцев, датчан и норвежцев Российская Адмиралтейств-коллегия в начале 40-х годов XVIII века решила, оставить на зимовку у незамерзающего Мурманского берега военные корабли. Для этого необходимо было исследовать участок побережья, выбрать удобную для зимовки гавань и построить там жилища. Летом 1741 года к устью Колы был послан лейтенант Василий Винков и геодезист Зубов, заснявшие остров Кильдин и короткий участок матёрого берега к западу от него до вершины Кольского залива. Это была первая и притом наиболее точная карта острова Кильдин, созданная русскими исследователями на Лапландском берегу. И, очевидно, первая военная база на острове. Дальше в моих изысканиях огромный исторический провал, нечто вроде Мариинской впадины на дне Тихого океана. Поэтому, возвратимся в наш век, и послушаем рассказ Михаила Пришвина о заселении острова норвежским промышленником:
«У него не было никаких средств для жизни, так что вначале он стал промышлять рыбу на обыкновенной русской шняке (беспалубное двухмачтовое судно с острыми обводами кормы и носа), но, переделав её так, чтобы можно было бежать против ветра; для этого ему нужно было только изменить киль и устроить косые паруса. Благодаря этому в случае шторма, ветра с берега, он мог возвращаться домой. Жил сначала в каюте от старой ёлы (небольшое норвежское килевое судно с одной мачтой), но скоро из прибитых морем к острову деревьев (плавуна) устроил себе дом. И так из года в год стал жить лучше и лучше, промышляя то рыбу, то морских зверей. Дети-пять сыновей и шесть дочерей - выросли такими же здоровяками, как отец, и промысел, конечно, стал во много раз успешнее. К концу жизни старика образовалась на острове Кильдин целая колония с листерботами (грузовое не самоходное судно) и моторными лодками.
Простая, несложная история. Но сколько в ней внутренней силы!
Я приучил уже себя к чувству сострадания к людям Крайнего Севера. Я привык думать, что люди здесь, как эти несчастные деревья, мало-помалу должны сойти на нет, что красное полуночное солнце - лампада у гроба умершей природы.
Теперь я смотрю на колонию Кильдинского короля и думаю, что для человека этой естественной границы нет, что он может жить за гранью, что он-человек, он выше природы».
Вдумайся в эти слова. Ведь практически с тех пор мало что изменилось: ни природа не стала ласковее к человеку, ни быт не стал комфортнее, скорее даже наоборот, ни трудностей не убавилось. Разве что появилось сначала радио, а вот теперь телевидение, но эти атрибуты современной цивилизации слабое утешение живущим здесь.
А, что же поселок? Постепенно он рос, благоустраивался. Был здесь одно время зверосовхоз. Разводили песцов. Потом образовалась рыбацкая фактория. В начале пятидесятых годов в посёлке насчитывалось около сорока домов. Деревянных, добротных домов. Был сельсовет, каменный клуб, амбулатория, хорошо обустроен в бытовом отношении: деревянные тротуары, приподнятые над землёй на сваях, электростанция, котельная, баня. Позднее соорудили плавучий причал и небольшие рейсовые теплоходы, и самоходные баржи стали швартоваться к нему.
Я был недавно там. У нас наверху ещё лежал снег, а здесь уже радовала глаз свежая сочная зелень. Яркая зелёная мурава очень красиво смотрелась на фоне тёмно-синих вод салмы и серых откосов сопок.
А вот посёлок оставил унылое впечатление. Большая часть домов давно покинута жильцами. Некоторые уже разрушились от ветхости. В уцелевших домах окна и двери крест на крест заколочены почерневшими от времени досками. Каменное здание клуба в аварийном состоянии. Парадные колонны треснули и обсыпались, обнажив ржавую арматуру. Крыша провалилась. Тротуары прогнили и представляют опасность для передвижения.
Лишь в нескольких домах теплится жизнь. В них живут маячники, радисты да небольшое подразделение пограничников.
Грустная картина. Всё, что когда-то поколениями создавалось великим трудом, теперь брошено, позабыто, искорёжено.
К сожалению, это не единственное место на Кильдине, где процветает запустение.
Если направиться со Старого Кильдина в сторону главной пристани Кильдин Западный, по дороге, идущей вдоль побережья, то в районе мыса Пригонный, на изумительно красивой лужайке увидишь два двухэтажных дома. Первое впечатление, от увиденного: была сильная бомбёжка, все погибли, уцелели лишь каркасы этих домов. На самом деле всё гораздо проще. Когда-то дома принадлежали авиационной части. Потом эту часть, куда-то перевели, а дома стали ничейные. И стоят теперь никому не нужные коробки, как памятники былому и как напоминание о том, что всё на этом острове временное.
От мыса Пригонный до Мурманского берега рукой подать. Это самое узкое место Кильдинской салмы.
Напротив мыса, примерно по середине пролива, находится островок Малый Кильдин. Он необитаем. Это кусок скалы, торчащий из воды. Отсюда недалеко (по кильдинским меркам) и до причала, куда все мы прибываем с Большой Земли и отбываем на нее.
В нескольких километрах от причала находится самый настоящий водопад. Особенно он хорош в пору таяния снегов. Это, конечно, не Ниагара, но для Кильдина, достойная примечательность. Летом он почти пересыхает. Тогда по расселине в скале слабо сочится вода.
Ну и завершим беглый осмотр побережья в портопункте Кильдин Западный. Это узловая точка Кильдина. Здесь находится причал и самое дорогое для сердца островитянина - почта. Изба, в которой размещается почта, расположена возле самого пирса. И первое, что грузят (выгружают) на «Дору», так это мешки с почтой и посылки.
Пирс стационарный, свайный. В Лоции Баренцева моря о нем сказано следующее:
Вблизи селения от берега выступает Г-образный пирс Кильдин-Западный. Поперечная часть пирса на протяжении 20 м от его изгиба и продольная часть находятся на осушке. Подходить к восточной половине поперечной части пирса могут суда с осадкой до 3 м.
При свежих ветрах, дующих вдоль пролива, стоянка у пирса не спокойна.
Суда, курсирующие между портами Мурманск-Архангельск, обычно становятся на якорь против пирса Кильдин-Западный в расстоянии 1,5 кбт от него.
Поселок Западный Кильдин расположен сразу же за почтой. Он напоминает большую деревню в одну улицу. Дома одноэтажные. В основном барачного типа, но есть и несколько деревянных срубов. В поселке магазин и амбулатория. Живут в нем сейчас в основном военные из частей, расположенных поблизости. Ничего примечательного в поселке нет. Отсюда начинается муторный и тяжелый подъём наверх, в центр кильдинской цивилизации.
Во время подъема окружающий пейзаж воспринимается по-разному. Это зависит от многих факторов. На мой взгляд, основными из них являются: новичок ты или нет, время года, время суток, твое душевное и физическое состояние. Правда, независимо от перечисленного, валуны, осыпи, болотца и озерки всегда остаются на своих местах, только воспринимаются по-разному. Мне лично этот разухабистый слалом-наоборот на нервы не действует.
Преодолев все препятствия, извилины и повороты, въезжаем в «столицу» острова поселок Средний Новый Кильдин. Поселок довольно хорошо обустроен. Несколько двухэтажных каменных домов, более полутора десятков одноэтажных бараков, большая поликлиника, школа семилетка, просторный магазин, котельная и, гордость острова, трехколонный, каменный базовый матросский клуб (БМК). По архитектуре он напоминает концертный зал в провинциальном городке. Для островитян это очаг культуры и достойного проведения досуга.
В домах паровое отопление. Мощная котельная, работает исправно, и батареи в домах греют хорошо.
В магазине достаточно большой выбор продуктов, в основном импорт, тоже самое и с барахлом.
Приятный городок, но, как говорится, “хороша Маша, да не наша”. Мы в нем только заезжие, вернее проезжие. Гости.
Как и всякая столица, наша кильдинская - тоже манит и притягивает к себе. Это первая ступенька на пути к большой цивилизации, и вожделенная мечта любого “точечника”, т.е. живущего в глуши.
Но мне это пока, по ряду причин, не грозит, поэтому и не щекочу понапрасну себе нервы.
Вот мы и прибыли в конечную точку нашей экскурсии.
Теперь если выйти на центральную улицу поселка и повернуться лицом на восток, то там вдалеке, за болотцами и озерками, будет скромный и неприметный наш посёлочек Лимон.
Ну, вот и всё!
Между прочим, знай: письмо писал почти две недели. Цени эпистолярный труд кильдинского краеведа!
Читай и впечатляйся!
До новых встреч заочных! До скорых встреч очных!

<<<НАЧАЛО ПРОДОЛЖЕНИЕ >>>

В НАЧАЛО СТРАНИЦЫ

НА СТРАНИЦУ "С.Т. АКСЕНТЬЕВ"

НА ГЛАВНУЮ