ЛЕТНИЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ

Я размышлял над жизнью моей бренной
И познавал, как непрочна она
Данте

На острове лето. Июль. Вот уже неделю стоит настоящая жара, конечно, по нашим, заполярным меркам. Незаходящее солнце поднимает температуру воздуха к обеду до 28 градусов по Цельсию.
Из лоции Баренцева моря узнал, что абсолютный максимум жары - 35 градусов был, зафиксирован в начале века в районе мыса Жилой, в Кольской губе. Представляю, что творилось тогда в этих местах.
Вода в неглубоких озёрах прогрелась до 17 градусов, и мы купаемся. В Заполярье, на высоте 225 метров над уровнем моря, среди цветущей тундры этакий мини ЮБК. Удивительно, но пока нет комаров, этих жестоких кровопийц. Под тёплыми лучами солнца буйствует полярная природа. Каждая травинка, каждый кустик одеты в яркие наряды. Даже мхи прихорошились.
В Природе - Великий Праздник Цветения. Среди серо-зеленых мхов причудливо разбросаны поляны сочного дикого лука. Цветет он бледно-фиолетовыми шарами. От легкого дуновения ветра шары плавно колышутся, создавая иллюзию сиреневого тумана, волнами прокатывающегося по глади зелёного разнотравья. На пригорках, среди каменных россыпей, сияют красно-коричневые блюдца камнеломки. Алыми пятнами разбросаны повсюду цветы полярных маков. Склоны сопок и долин покрыты ажурными накидками из зеленой травы с вкраплениями бледно-желтой морошки. Сказочными самоцветами играют на солнце поспевающие ягоды черники, голубики, брусники. По берегам бесчисленных озер и озерков цветут полярные незабудки. Среди всего этого великолепья весело шепчутся о чем-то своем похорошевшие карликовые березки.
Нескончаемый день, буйная жизнь полярной природы дают ощутимый прилив энергии. Короткий сон освежает. В такую пору дома не усидишь. В погожие дни, свободные от вахт, учений и тренировок, я ухожу бродить по тундре. Любимый мой маршрут  - поход на северный берег, к морю. Начинается он от заросшего ивняком болотца, откуда берёт начало ручей. Следуя по его руслу, лакомясь по пути ягодами, неторопливо спускаюсь в узкий каньон, который выводит на заветный галечный «пляж».
Удивительная все-таки земля - Заполярье. Казалось бы, ну к чему тут прикипеть душой – камни, скалы, тундра, холодное, всегда настороженное море. А вот, поди ж ты, стоит пригреть солнцу, стоит разбушеваться цветущей природе, и оттаивает сердце, и, кажется, нет ничего ближе и дороже этого сурового мира.
На Мурманском берегу горит тундра. Серо-сизый дым ползёт по сопкам, стекая, подобно лаве, в расселины и распадки. При южном ветре и до нас дотягивает удушливый запах тлеющего мха. Пожар никто не тушит поскольку, на многие сотни километров вглубь материка Мурманский берег практически не обитаем. Огонь то затихает, то оживает вновь. Бывалые люди говорят, что гореть будет до первых серьёзных дождей.
Городок опустел. Женщины с детьми ещё в конце мая смотались «на юга». Оставшееся мужское население, тоже выбивает у начальства отпуска, и очередной счастливчик, получив заветную бумажку в виде отпускного билета, с первой же оказией «рвёт когти» с острова.
Наслаждаюсь полной свободой и воспринимаю её по Марксу – «как осознанную необходимость». В особо приятные, тихие вечера вытаскиваю на крыльцо нашей деревянной, сборно-щитовой хижины проигрыватель и прокручиваю «на всю катушку» свои любимые пластинки: «Рондо каприччиозо» Сен-Санса и «Цыганские напевы» Сарасате.
Скрипка в притихшей, обласканной теплом и зеленью тундре, звучит необыкновенно чисто, звук держится долго и парит легко. Заполярная природа трепетно откликается на малейший вздох и едва заметное волнение человеческой души. Я наслаждаюсь этим очарованием.
Иногда рядом оказываются случайные слушатели. Как-то прилетела огромная сизо-белая чайка. Тихо опустилась рядом и стала внимательно наблюдать за моими приготовлениями, переминаясь с лапы на лапу. Но с первыми аккордами замерла, как изваяние, и так, не шелохнувшись, простояла, пока не закончилась музыка. Очнувшись от оцепенения, она горласто, противно крикнула и, взмахнув своими могучими крылами, взвилась в небо.
В другой раз я слушал «Цыганские напевы» с нашей любимицей лошадкой Машкой.
Читаю и перечитываю Артюра Рембо. Особенно «Пьяный корабль». Обычно ухожу читать стихи в тундру. Среди сопок, на берегу прозрачного озера я как последний идиот, обращаясь к желтому солнцу, бездонной сини неба и ласковому морю, ору во всю силу застоявшихся лёгких:

Я запомнил свеченье течений глубинных,
Пляску молний, сплетённую как решето,
Вечера- восхитительней стай голубиных,
И такое, чего не запомнил никто.

Я узнал, как в отливах таинственной меди
Меркнет день и расплавленный Запад лилов,
Как, подобно развязкам античных трагедий,
Потрясает раскат океанских валов

Снилось мне в снегопадах, лишающих зренья
Будто море меня целовало в глаза,
Фосфорической пены цвело озаренье,
Животворная, вечная та бирюза…

И когда месяцами, тупея от гнева
Океан атакует коралловый риф,
Я не верил, что встанет Пречистая Дева,
Звёздной лаской рычанье его усмирив.

Объяснить чувства, владевшие мной в эти минуты невозможно. Нужно быть здесь, на опустевшем острове, именно в момент игры солнца, синевы неба и зелени камня, чтобы понять, какие это замечательные стихи.
Как-то поймал себя на мысли: прожив почти два года на острове, я, наверное, немного одичал и становлюсь островным отшельником. Остров всё больше и больше покоряет меня. Он методично слой за слоем очищает мою плоть от накипи прожитых лет, душа становится светлее, чувствительнее и свободнее. Начинаешь не просто понимать, а физически ощущать старую, как мир, истину: не может быть согласия души и рассудка без согласия души с природой. Среди каменных джунглей-городов, грохота электричек, гомона несущихся машин и гула самолётов этой истины не понять. Как не понять городскому обывателю, например, «космической эволюции» Николая Рериха.
Всё больше и больше утверждаюсь в том, что полярный остров, надо прочувствовать, как Экзюпери прочувствовал пустыню, и тогда он раскроет для тебя все свои сокровища…

Распорядок дня у меня простой. Днём в части занимаюсь в основном рутинной, работой. Пишу отчёты, которые никто не будет читать, составляю планы боевой и политической подготовки, которые никто не будет выполнять, поскольку пока всё это пишется, оно устаревает на корню, потому что в вышестоящих инстанциях в это же самое время тоже кто-то пишет планы и директивно спускает их в низы для неукоснительного исполнения. По вечерам (понятие это сейчас весьма условное т.к. в 20.00 солнце светит так же, как и в 8.00) не без интереса и не без пользы для себя читаю мудрых философов.
Недавно прочел удивительный трактат Т. Кампанеллы «Город солнца». При всей наивности, в нашем нынешнем понимании, в нём присутствуют очень мудрые и верные мысли. Например, о том, что уж коль мы считаем себя единственной разумной цивилизацией в нашей галактике, то люди на планете Земля должны жить по законам добра, справедливости, уважения друг к другу, добросовестно и честно трудиться на благо всех, стремиться к постоянному совершенству.
Вроде бы прописные истины и каждый с ними согласен. Но откуда же тогда берутся несметные орды проходимцев, подлецов, тунеядцев, жуликов всех мастей? И, как ни печально признавать, с развитием человечества их становится всё больше и больше. И они все больше и больше предопределяют нашу судьбу, судьбы наших детей и будущих внуков. Полистал я после этих мыслей историю нашей многострадальной страны и нашел, что в ней, конечно же, были вожди, которые радетели за свой народ. Но как только они сходили с политической сцены, всё созданное великим терпением и упорным трудом народа быстро проматывалось, разворовывалось, разрушалось болтунами, бездельниками и просто откровенными жуликами. Рассуждая так, я незаметно перешел к оценке окружающего меня мира, задумался над вопросом - а что же представляет наш остров для большинства его обитателей?
В итоге пришел к выводу, что Кильдин - это служебный отстойник, нечто вроде пересыльного пункта. Всякий, попадающий сюда служить, с первых же минут пребывания на острове лелеет в душе одну мечту - поскорее вырваться отсюда, получив повышение по службе в новой должности, с переводом, куда-нибудь на юг или на Балтику. В этом нет ничего плохого. Это естественное стремление каждого к лучшему устройству своей жизни. Однако запрограммированность на временное пребывание здесь неизбежно сказывается на всем, что тебя окружает. А беспросветная лень, варварское отношение к себе и окружающим, нежелание и неумение налаживать, пусть и временный, но надежный быт, заложенные в нас далёкими пращурами орд Чингисхана, приводят к тому, что мы имеем, – брошенные, разграбленные дома, омерзительные дороги, ?на соплях? работающую технику и многое другое, что отравляет жизнь и постоянно нервирует.
Ну, как тут не вспомнить промысловика-норвежца из "Кильдинского короля", с его добротными постройками, надежными лихтерботами, отлаженным бытом.
Нет, видно, изначально не дано нам уважать самих себя, ценить жизнь, однажды дарованную волей судьбы. Мы будем проклинать, материться, хулить всех и вся, но даже пальцем не шевельнем, чтобы реально изменить, улучшить своё существование.
С нашей ущербной психологией временщиков нечего ждать процветания и счастья. Ведь испокон веку любимыми героями сказок, которые рассказывали и рассказывают родители малышам, являются Иван Дурак и работник Балда, самые сладкие их мечтания - ковер-самолет со скатертью-самобранкой, любимое время препровождение - лежание на печи.
Задумался я и над тем: для чего мы живём? Что ждём от жизни? К чему стремимся? И не нашел вразумительного ответа на эти вопросы. Тогда решил спросить об этом окружающих. Почти все, к кому я обращался со своими вопросами, удивлённо спрашивали: - а зачем тебе это надо? И когда я отвечал, что мне просто интересно, то этим повергал собеседника в полное недоумение. И в зависимости от настроения, характера и темперамента респондента, он смотрел на меня в этот момент либо подозрительно – настороженно, как на вражеского лазутчика, либо сострадательно – опасливо, как на психически ненормального человека. Если после минутной паузы он не поворачивался и не уходил, то, как правило, отвечал стандартными, безопасными фразами типа: живу и живу, раз мать родила. Почти все ждали скорейшего возвращения на Большую землю или очередного воинского звания, стремились к сытому существованию при минимальных умственных и физических затратах на достижение этого благополучия.
Угнетающе подействовали на меня результаты опросов. Странная получается картина. Мы, люди, считаем себя самыми умными, самыми развитыми существами и чрезвычайно гордимся этим. А ведь, по существу, мы совсем недалеко ушли в своем развитии от какого-нибудь кролика, мыши или слона. Мы также как и они, большую часть жизни тратим на еду, сон, добывание пищи…
Если верно утверждение учёных о том, что в течение жизни человек реализует не более десяти процентов своих потенциальных умственных возможностей, то невольно приходишь к выводу: либо мы ещё слишком примитивны, либо природа слишком расточительно заложила в человека почти десятикратный запас интеллектуальной энергии. Для чего он нужен? Ведь все блага цивилизации получены благодаря мощному интеллектуальному труду очень незначительной части человеческой популяции. Все же остальные- лишь потребители результатов этого труда! И во все века, в материальном и социальном отношениях, созидатели жили хуже, чем потребители. Первые, как правило, не имели ничего, тогда как вторым принадлежало всё. Блестящая идея социалистов-утопистов: от каждого по способности, каждому по его труду, изначально категорически была отвергнута большинством. Это ли не достойный пример, подтверждающий примитивность человека?

В самый разгар лета меня снова послали в командировку. Наш верный «Ильюша» в тот раз шел вне расписания. Ошвартовались у причала Мурманского морвокзала в четыре часа утра. Ярко светило солнце. Весело шелестели свежей листвой рябины. В сквере перед морвокзалом строго, словно на посту, стояли голубые ели. Вымытый полуночным дождем асфальт был до неприличия гулким и казался невообразимо ровным. Ничто не напоминало о том, что на этой же земле, совсем рядом, есть каменистая, безбрежная тундра.
Ощущение новизны создавало в душе праздничное настроение. Я не спеша шел в центр города, с любопытством разглядывая дома, витрины магазинов, рекламные щиты. Увлеченный этим занятием, вдруг почувствовал какой-то дискомфорт и нарастающую тревогу, и долго не мог понять, что является причиной беспокойства. Лишь выйдя на центральную площадь и оглядевшись по сторонам, я понял: вокруг зияла пустота. Знакомые дома в лучах ослепительного солнца смотрели на меня незрячими глазницами плотно зашторенных окон. Площадь и улицы, к ней прилегающие, были пустынны. Ни людей, ни кошек, ни собак – никого вокруг не было. Я шел по залитому солнцем мертвому городу. Мои шаги гулко отдавались в стеклах витрин, в каменных колодцах пустых дворов. От этого становилось жутковато.
Наконец здравый смысл охладил эмоции. Пропала тревога, ушла напряженность, но осталось удивление: полярное лето, оказывается, может быть и таким!

ДЖАФАРА

Безнадёжно любить- это не безнадёжно.
Это значит, что сближаешься в бесконечности
-и звезда в пути не перестаёт светить.
Антуан де Сент-Экзюпери

Всё произошло по обычной для военных схеме. Откуда-то сверху поступила команда: срочно отправить двух офицеров-специалистов на показательные испытания новой техники на полигон в Джафару.
Конец августа. Все уважающие себя офицеры, имеющие хотя бы по одной большой звезде на погонах, разъехались или собирались разъехаться в отпуска. На боевых постах осталась одна мелочёвка (от лейтенанта до капитана включительно), которая тоже спит и видит, как бы сорваться в отпуск.
И вдруг, какая то Джафара – песок, жара до одури, палящее солнце…
Одним словом пустыня.
Оставшиеся у руля командиры, принимают мудрое решение: в пустыню отправить холостяков.
Меня с Алексеем вызывают в полк, в двух словах объясняют цели и задачи поездки, выписывают необходимые документы и к вечеру того же дня, мы оказываемся на широких мурманских просторах!
Необыкновенная быстрота нашего перемещения с острова на материк объяснялась просто. В тот день к нам пустили пробный рейс «Ракеты» на подводных крыльях. Поэтому переход был фантастически красивым.
Но, как и всякая фантастика, эта тоже оказалась недолговечной.
Пока мы были в командировке, одна из «Ракет» напоролась в море на плавун (полузатопленное бревно), сломала крыло и, красивая жизнь островитян на этом закончилась.
С большим трудом, благодаря личным связям, коробке конфет и бутылке шампанского, приобрели билеты на ночной рейс Мурманск-Ленинград. Самолет вылетал из аэропорта Килп-Ярве. Это семьдесят километров от Мурманска. Вылетели в час тридцать ночи, а еще через час тридцать приземлились в аэропорту Пулково в Ленинграде.
Поскольку сроки нас поджимали, то ближайшим же рейсом вылетели в Баку. Таким образом, менее чем за двое суток мы переместились с берегов Баренцева моря на берега седого Каспия.
Баку огромный город, живописно расположенный вдоль берега красивой бухты. Говорят, что если смотреть с самой высокой точки города – парка Кирова, то он очень напоминает Рио-де-Жанейро (хрустальную мечту незабвенного Остапа Ибрагимовича Бендера). Не знаю, в Рио я не был, а Баку, особенно его великолепная набережная, мне очень понравился.
Как ни жаль, но Баку для нас был всего лишь пунктом пересадки. Предстояло морским паромом пересечь Каспийское море, прибыть в город Красноводск, а оттуда каким-нибудь транспортом перебраться в Джафару.
В каюте на пароме нашим попутчиком оказался пожилой грузин. Он долго рассматривал нас. Потом вздохнул, покачал головой и с мягким восточным акцентом произнёс:– Смотрю я вот на вас, славные вы ребята, только очень уж бескровные. Вы что, как шампиньоны, все время в подвале сидите?- И расцвел очаровательной улыбкой.
Мы объяснили ему, что мы не шампиньоны, а просто служим на далеком острове, в Заполярье.
-Вах- вах!- засуетился он, - Какие же Вы бледные, - и хитро подмигнув, продолжил: – Сейчас я вас угощу хорошим грузинским вином, которое сделает вашу кровь горячей, а щеки розовыми.
С этими словами он извлек из котомки на стол большую, литра на три, бутыль темно-красного вина, огромный румяный лаваш, увесистый ломоть ноздреватой, терпко пахнущей брынзы и пучки разнообразной зелени. Всю эту экзотическую снедь он аккуратно разложил на белоснежной холстине, достал складные стаканчики и широким жестом пригласил к столу.
Вино было терпким, тягучим и очень вкусным.
Беседа наша длилась до глубокой ночи, бутыль постепенно пустела, по телу разливалась блаженная теплота, но голова оставалась ясной.
Утром, когда паром подошел к Красноводску, мы проснулись необычайно бодрыми, как будто после освежающего душа.
-Ну, как спалось? - лукаво улыбаясь, обратился к нам наш замечательный попутчик.
Мы с Алексеем почти одновременно выдохнули, что спалось крепко, голова лёгкая, настроение отличное. Подобного чудодейства мы не испытывали никогда.
На наши восторженные возгласы он согласно кивал седой головой. Потом прикрыл глаза и тихо, с необычайной нежностью, произнес: - Лоза! Она собирает солнце и отдает его тепло только хорошим людям! Это, ребятки, Саперави - доброе кахетинское вино. Его делают из специальных тёмных сортов винограда. Это очень хорошее вино!
Расстались мы с этим необыкновенным человеком как с близким, добрым и чрезвычайно мудрым другом.

Красноводск, небольшой пыльный городишко, узкой полосой вытянутый вдоль широкого естественного пляжа. С одной стороны море, с другой - отвесная каменная стена плоского горного плато. Там, наверху, над городом, нависла взлетно-посадочная полоса местного аэродрома. За ней - бескрайняя пустыня.
Устроились мы в небольшой, чистенькой, двухэтажной гостинице.
Администратор, вручая ключи от комнаты, предупредила: в городе с водой туго. Дают ее по два часа утром и вечером. Часты песчаные ветры, поэтому, уходя, следует плотно закрывать окно. В этом году неблагоприятная обстановка по кишечно-желудочным заболеваниям, поэтому не следует покупать какую-либо еду, у случайных уличных торговцев.
Мы все внимательно выслушали, поблагодарили за заботу, разложили вещи, быстренько привели себя в порядок и отправились в город. Нашли комендатуру, сообщили о своем прибытии. Дежурный куда-то позвонил. После короткого разговора, положил трубку и сказал, что завтра в 8.00 здесь, возле комендатуры, нас будет ждать машина. Поинтересовался, как мы устроились, пожелал хорошего отдыха и доверительно посоветовал часов в пять вечера пойти на городской рынок. Там в это время начинается рыбный базар. Вяленые тарань, лещи и сазаны - объедение. Недалеко от базара есть уютная портовая пивнушка, в которой всегда свежее, холодное, отменное пиво. Под тарань или вяленого леща пиво пьется исключительно хорошо.
Это был дельный совет, и мы его приняли к неукоснительному исполнению.

Утром следующего дня, как и было условленно, возле комендатуры нас ждал газик.
Едва выехали за город, как со всех сторон нас обступила пустыня. Из желтого, плотно утрамбованного песка, там и сям торчали пучки каких-то серых, колючих растений, без малейших признаков жизни.
Поверхность плато была настолько ровной и однообразной, что глазу не за что было зацепиться.
Слева пустыня невидимо сливалась с белесоватыми водами Каспия, справа плавно переходила в бледно-фиолетовое небо. Вокруг не было ни души.
Газик мчался, оставляя за собой огромный ярко-оранжевый шлейф взвихренного воздушными потоками песка.
Вдруг, впереди показалась черная башня, увенчанная стеклянным гранёным цилиндром с металлическим блестящим куполом.
- Это Клуи-маяк,- пояснил нам шофер.
Не доезжая километра три до маяка, газик круто шарахнулся от моря в пустыню. Еще через полчаса мы въезжали в ворота воинской части.
Нас встретил дежурный, проверил документы и дал команду помощнику разместить на постой.
Поселились в небольшом деревянном коттедже. Типовой, южный вариант, каких полным-полно на турбазах и кемпингах.
Огромное окно, почти во всю стену, делало комнату светлой и какой-то воздушной. В комнате стояли две аккуратно заправленные кровати, две тумбочки, платяной шкаф, стол и два стула. Умывальник и прочие удобства - на улице.
Сопровождавший нас старший лейтенант, сказал, что обед в 13.00, показал, где расположена столовая, и посоветовал время, оставшееся до обеда, провести на пляже.
После его ухода, не теряя времени, переоделись в шорты и, как папуасы, услышавшие гудок приближающегося судна, с первобытным гиканьем бросились к морю.
Упругий теплый песок приятно щекотал отвыкшие от земли босые ноги. Легкий морской бриз, веселил душу и создавал романтический настрой.
Где ты, дорогой наш Лимон?
Где ты, холодное Баренцево море?
Оказывается, есть на земле рай. Мы в нём находимся и, ошалелые от счастья, несемся к ласковым теплым водам. Душа желает плавать, плескаться, загорать и просто валять дурака.
Но всю эту эйфорию в миг сдуло, когда мы едва не наступили на огромную (метра два) змею, грязно-серым шлангом лежавшую в песке, поперек нашей дороги.
Оцепенение охватило нас. Мы не знали как себя вести.
Наконец, придя в себя, на цыпочках, стараясь не делать лишних движений, двинулись в обход этого чудовища.
Шланг зашевелился, как будто в него под давлением пустили воду, и плавно двинулся мимо нас, оставляя в песке глубокий извилистый след.
Мы разошлись с ним левыми бортами по всем правилам навигационной этики.
Но на этом сюрпризы пустыни не закончились.
Приближаясь к пляжу, издали заметили торчащие из воды какие-то черные не то тростинки, не то палки. Они образовывали небольшую поляну на воде метрах в двадцати от берега. Подивившись этому капризу природы, мы, на ходу сбросив шорты, с разбегу ухнулись в море.
Вода была прозрачной. На песчаном дне играли солнечные блики.
Вдруг, тростниковая поляна, начала медленно двигаться в нашу сторону. Причем тростинки плавно покачивались, словно резиновые.
Через мгновение мы были уже на берегу. Скорость нашего вылета из воды была вполне соизмерима со скоростью взлета Никулина, Вицына и Моргунова на дерево, когда шалун Шарик, из озорства, бросил им под ноги дымящуюся шашку динамита, которую извлёк из воды.
Безобидная тростниковая поляна, представляла собой небольшую, но хорошо сплоченную дружину, неизвестно каким образом оказавшихся в воде змей.
Мы стояли загипнотизированные и, по-моему, даже не дышали.
Поляна организованно подплыла к берегу, и каждая тростинка, размером не меньше метра, вальяжно выползла на теплый песок.
Расстояние до отдыхающих змей позволяло нам в любую минуту рвануть с предельной скоростью. Придя в себя, решили понаблюдать за этим необычным стадом.
Однако в их планы, видимо, не входило больше никаких перемещений, а смотреть на разбросанные в беспорядке на желтом песке безжизненные, серые шланги было не интересно.
Я уже хотел было предложить Лёхе смотаться отсюда, как он опасливо ткнул пальцем в сторону небольшого песчаного бугорка, метрах в двух от нас.
Бугорок начал шевелиться. С него стал осыпаться песок. Еще через мгновение, подобно всплывающей из морских глубин подводной лодке, на поверхности появилась сначала шишкастая, серо-коричневая, покатая спина, а затем голова самого настоящего дракона.
Злющими кругленькими глазками он уставился на нас. Мы ему, видно, не понравились, потому как он, недовольно покрутив своей плоской башкой, начал яростно колотить крокодильим хвостом по песку, и омерзительно зашипел.
Нервы наши не выдержали, и мы постыдно бежали.
За обедом в кают-компании наш рассказ позабавил местную публику. Оказалось, что змеи не кусачие и чуть ли не ручные, а серое чудище, заставившее нас постыдно ретироваться с пляжа, обычный варан, которых полным полно вокруг. Матросы, ради забавы, их даже учат курить. Единственное живое существо, которого здесь стоит опасаться, так это сколопендра, но нам, слава Богу, не довелось с ней встретиться.
Перед сном, обсуждая увиденное, мы с Алексеем пришли к единодушному выводу: уж лучше наши каменные осыпи и тундра, чем этот южный Эдем с его ползающими и плавающим гадами...

Из Красноводска улетали самолетом до Минеральных вод. Так нам в части выписали проездные документы.
Дальше мой товарищ следовал на Кубань, в отпуск, а я возвращался на Кильдин.
В Минводах Лехе повезло, он сходу взял ?горящий? билет на Краснодар, и через полчаса улетел, а я остался пробивать себе билет до Москвы или Ленинграда.
Потолкавшись безрезультатно у касс, обратился за помощью к военному коменданту. Он посоветовал не терять зря время и ехать на железнодорожный вокзал, пообещав позвонить в воинскую кассу.
Комендант выполнил свое обещание, и мне выдали билет на проходящий поезд Баку-Москва.
Было около одиннадцати часов вечера. До посадки оставалось семь часов. Раздумывая, чем бы себя занять, я направился к выходу из здания вокзала.
И тут в дверях я столкнулся с … Юлькой.
Сначала я не поверил своим глазам. В голове промелькнула мысль: «Бред какой-то! Не может она здесь оказаться!»
Но это была она.
Мы, как два истукана, застряли в дверях, загораживая дорогу. Люди толкали нас и чертыхались, а мы стояли и не верили происходящему.
Наконец, бросились друг к другу.
Мы не виделись около трех лет.
За это время Юлька похорошела. Нет, она стала просто восхитительной.
Оказывается, гостит у родственников в Железноводске. Только что проводила подругу в Баку. Не замужем. Живет с родителями. Учится на заочном отделении пединститута. Мама, как и прежде, хлопочет по хозяйству. Отец с головой ушел в литературное творчество. Часто вспоминает меня и нашу мимолетную встречу в Ленинградском аэропорту полтора года назад.
Я до глубины души был, тронут этим известием. Ту встречу я тоже помнил хорошо. Он улетал в Симферополь, а я в очередную командировку в Саратов. В нашем распоряжении было всего около часа, но мы о многом успели переговорить, тактично не касаясь нашего разрыва с Юлей.
Выросший без отца, я очень уважал его и всегда душой тянулся к нему, но природная стеснительность и северная сдержанность не позволяли, открыто проявлять эту привязанность. Немногословный, прямой и открытый человек, он многое для меня сделал и во многом помог в трудные минуты.

На скамеечке, в конце пустынного перрона мы наслаждались неожиданным свиданием. Была тихая ночь воспоминаний. Мы говорили обо всем, но так и не дошли до главного. Какие-то внутренние пружины сдерживали наши чувства, не давая им выплеснуться наружу.
Я проводил ее на первую электричку.
Прощались мы долго, не дав, друг другу никаких обещаний. Каждый, уносил в душе что-то не высказанное до конца.
Я оставил ей свой адрес. Она обещала написать…

В моей душе эта встреча все перевернула.

ПОВСЕДНЕВНЫЕ ЗАБОТЫ

Все я приму поученья, внушенья,
Все наставленья в дорогу возьму.
Только за мной остаётся решенье,
Что не принять за меня никому.
А.Твардовский

Вот и шагнул я в очередную кильдинскую зиму.
Солнце скрылось окончательно и теперь появится только в десятых числах февраля. У меня поменялись соседи. Саша пошел на повышение в полк, Володя перевелся в Полярный.
Теперь в одной комнате живет семья нового комбата, а в другой - прибывший служить к нам лейтенант. Зовут его Юра, а жену - Женя.
У меня появился большой друг, трехлетний Дениска сынишка комбата. По вечерам в моей комнате, на полу, мы с ним строим невероятные замки, башни и мощные военные укрепления из кубиков, кусочков проволоки, книжек и банок.
Дина, жена комбата, как-то попыталась его урезонить и забрать в свою комнату, но Дениска категорически воспротивился. Устроил маме скандал. Я, конечно же, встал горой на защиту своего друга, и мама сдалась.
Голубоглазая латышка Дина и белокурая хохотушка Женечка подкармливают нас мужиков, ну а мы, изо всех сил, стараемся им во всем помогать. Короче, живем хорошо.
В отпуске я изрядно обленился. После приезда, по инерции, почти два месяца вечерами бездельничал, слушал музыку, читал или просто травил байки на кухне со своими соседями. И ещё вспоминал экзамен по философии, который сдал в первую неделю отпуска.
Сдал я его легко, без нервозности и ночных предэкзаменационных бдений. Наверное, сказался опыт, приобретённый на курсантских экзаменационных сессиях в родной альма-матер. Сам экзамен особого следа в памяти не оставил. Было, как всегда, протокольно–казённо. Комиссия из пяти человек восседала за непомерно длинным столом, покрытым традиционным зелёным сукном, с дежурными бутылками «Нарзана» и букетом цветов в незатейливой вазе. Экзаменаторы были нарочито строги, но доброжелательны, экзаменующиеся - бестолково суетливы и слегка пришиблены. Друг друга почти никто не знал, поэтому держались натянуто. Сразу же после начала экзамена одну девицу поймали со «шпорой». Ей чуть не стало дурно. В полуобморочном состоянии она принялась слёзно умолять, что больше не будет. Экзаменаторы снисходительно её простили, предупредив всю группу: всем прочим «шпористам» пощады не будет!
Как и во всякой группе, стоит ей образоваться по какому-либо случаю, всегда найдётся «активистка», которая все организует и всё устроит. У нас таковой оказалась прощенная «шпаргальшица». После сдачи экзамена она быстренько собрала со всех по десятке, смоталась в ближайшее кафе и всё чудесным образом организовала.
Вечеринка удалась на славу. Атмосфера с первых же минут была непринуждённой, весёлой и какой-то домашней. Все были приятно удивлены, когда наш строгий профессор, бывший курсант мурманской мореходки, сбросив пиджак и галстук, взял в руки, неизвестно откуда появившуюся гитару, и под «щенячий» восторг всех присутствующих, выдал известную всем курсантам шестидесятых годов: «Надело говорить и спорить, и любить усталые глаза. В флибустьерском дальнем синем море бригантина поднимает паруса…». Потом мы горланили «Сиреневый туман» и «Как провожают пароходы». Потом наша активистка задушевно читала стихи Николая Гумилёва и Бэллы Ахмадулиной. Потом мы всей гурьбой под бренчание гитары бродили по улицам Мурманска. В итоге оказались в ресторане на морвокзале, где и продолжили, почти до утра, наш праздник. Расставались тепло и задушевно, обещая поддерживать связи. Я давно так не отдыхал душой и не наслаждался обществом открытых, обаятельных и, безусловно, незаурядных людей...
Наконец-то, взялся за ум. Сейчас у меня основная задача-одолеть английский.
Сделал к магнитофону приставку в виде двух разнесенных штанг. На их концах, укрепил свободно вращающиеся бобины. Склеил огромное кольцо из магнитной ленты и пропустил его через блок магнитных головок. Получилась этакая бесконечная дорожка. На неё я записываю до десятка слов и выражений, надеваю на голову наушники, включаю магнитофон и – заваливаюсь спать. Вычитал в каком-то журнале, что это очень эффективный способ изучить язык. Чушь, наверное, но почему бы и не попробовать?
Когда Дениска в первый раз увидел этот агрегат в действии, а меня с наушниками, то от удивления раскрыл рот. Придя в себя, он ткнул пальцем в сторону бормочущего, урчащего и подмигивающего зеленым светом одноглазого монстра и строго спросил:- Ты что - в космос собрался?
Значит, агрегат у меня получился внушительный, коль привлек к себе внимание такой неординарной личности как Дениска. Горжусь!
Завершив испытание агрегата, я дал себе слово, что с ленью покончено и теперь по вечерам я спикаю, спикаю, спикаю!

Отлично работает Академия наук. Списался я с Всесоюзным научно-исследовательским институтом технической информации (ВИНИТИ) АН СССР. Он расположен в подмосковных Люберцах. Объяснил свои проблемы с иностранной периодической литературой. Они охотно пошли мне навстречу (наверное, я один такой чокнутый на всех заполярных островах), и теперь почти с каждой почтой получаю от них ксерокопии необходимых статей. А из Мурманска, по старым связям, присылают соответствующую литературу. Необходимые учебники у меня есть, программа экзаменов тоже. Осталось дело за малым – овладеть языком и сдать экзамен.
За время службы на острове я убедился, что было бы серьезное желание приложить себя в какой-нибудь области (технической, гуманитарной, любой), а отзывчивые люди, способные понять твои устремления и согласные помочь, найдутся везде и всегда.
Главное не распускаться, не винить несчастную судьбу и не искать выход в бутылке. Там выхода нет, есть только вход. Этот полузамкнутый сосуд весьма коварен – через его узкое горло, внутрь проскакивают легко и с размаху бьются головой о крепкое дно. Об это дно, к сожалению, уже разбилась не одна горемычная голова.
Я не моралист и не пуританин, но твердо уверен, что клин следует вышибать только клином. Жесткость здешних условий обитания можно нейтрализовать либо крепкой семьей (как не вспомнить опять «Кильдинского короля»), либо систематическим, трудом, но ни в коем случае не запоем.
Да, держать себя в строгой узде здесь тяжело, но при активной работе эта тяжесть не приносит усталости, не вызывает безысходности, она наоборот, инициирует творчество.
Банальная истина, но против нее не возразишь.
В особо тяжкие минуты вспоминаю стихи Константина Симонова:

Человек выживает,
Когда он умеет трудиться.
Так умелых пловцов
На поверхности держит вода

Уж кто, кто, а он-то хлебнул трудностей и невзгод побольше нашего. Иначе бы не появились на свет эти замечательные стихи.
Из динамиков моей красавицы «Ригонды» тихо льется трогательная мелодия о заполярье: "…Что тебе милая снится долгой полярной зимой?". Мне лично сейчас по ночам снится экзамен по английскому языку…

Две недели нас морочили курсовыми задачами. Проверяли и перепроверяли, ругали и хвалили. В итоге все кончилось благополучно.
Эти военные игрушки проходят регулярно, по заранее спланированному, всем давным-давно известному сценарию, но каждый раз они у всех выматывают нервы, и выбивают из нормального русла повседневной жизни.

На меня в этот раз они произвели какое-то тягостное впечатление, и вообще что-то нынешняя зима развела во мне небывалую хандру. Куда делись недавняя бодрость, самоуверенность, кавалерийский энтузиазм? Но вот нет настроения ни писать, ни читать, ни вообще что-либо делать.
Занозой сидит во мне летняя встреча с Юлькой в Минеральных водах. Ноет эта заноза в душе, и нет сил, её выдернуть.
Сероглазая Юлька опять ворвалась в мою жизнь, и я чувствую, что надолго.
Известий от нее нет, и это окончательно меня выводит из равновесия.
А, собственно, что случилось? Чего я жду и на что надеюсь? Ради чего, через годы разлуки, она должна мне писать?
Однако вертится в голове неотступно вопрос: эта встреча в Минеральных водах - случайность, которую не исключает теория вероятностей, или это знак судьбы?
Если это случай, то какой?
Ведь мудрая истина гласит, что случай всегда не надежен, но зато и щедр!
Если это был знак судьбы, то, какого чёрта этот знак так долго молчит?.
Вопросы есть, ответов нет.
Как-то, под настроение, написал стихи.

Как ночь темна,
Как беспокойны мысли
Как холодно в душе,
Как хочется домой.
Как приговор судьбы
Безжалостно нависли
Тоска и холод над моею головой.
Склонился над листком.
О чём писать? Не знаю.
Как растопить сковавший меня лёд?
Я сердцем что-то жду,
Напрасно жду, я знаю.
Никто ведь не согреет, не придёт.
В кромешной темноте
Полярной вьюги посвист.
По ком она в ночи свой реквием поёт?
Кого она ”Приди!”, страдая,
слёзно просит
Кого она в отчаянии зовёт?
Но нет ответа.
И не слышишь ты,
Как я зову,
зову тебя с мольбою.
Скрипят от ветра голые кусты.
Опять в моей судьбе
ты вспыхнула звездою,
Полярною звездой,
слетевшей с высоты....

Долго мучался, решая, что с ними делать, дрогнул и отправил их Юльке.
Сейчас, задним умом, ругаю себя, но стихи уже, наверное, дошли до адресата.
Будь, что будет.

Хандра прошла, также неожиданно, как и навалилась. Я снова в норме и готов к действию. Вестей из Крыма нет.
Наверное, я успокоился, потому что переношу отсутствие вестей без самоистязания.
В конце января съездил в Петрозаводск и сдал экзамен по языку.
Ура! Я достойно выполнил поставленную задачу!
Задача-то решена. Но! Теперь со всей прямотой и неотвратимостью встал вопрос: что делать дальше? Готовых вариантов ответа на него у меня нет. Поразмыслив, решил взять тайм-аут, и пока не дёргаться. Занялся углублённым изучением спецдисциплин и начал собирать материал для обзорного реферата по специальности. Так незаметно и пролетела зима.
Новое солнце я встречал с почти готовым рефератом, тремя толстыми тетрадями конспектов различной технической литературы, и твёрдой верой в своё правое дело.

В апреле среди служивой братии начал прокатываться слабый слушок о грядущих больших переменах. Не есть ли это для меня сигнал к действию? Подумал я однажды, пошел к комдиву и выложил всё как, на духу.
Он мужик рассудительный, понял меня сразу. Усадил за стол. Не прерывая, выслушал весь мой бред. Выждал паузу и, не давая мне встревать в разговор, стал раскрывать свои соображения.
Оказывается, они с командиром метят меня на должность главного инженера, и, как он выразился, потихоньку ведут к этому дело.
Да, ожидаются большие перемены. Переходный период займет пару лет не меньше. На это время они планируют послать меня в академию или на спецкурсы для получения высшего военного образования.
Перевод в авиацию, о котором я прошу, в принципе возможен, но не нужен по двум причинам:
1.Там меня никто не ждет. И, прежде чем заняться наукой, нужно будет еще доказать новому начальству основательность моих притязаний. На это уйдет время и немалое. А каков будет результат, не известно.
2.Если я поступлю в нашу академию, то, при успешном её окончании, смогу остаться там в адъюнктуре. Этот путь короче и вернее.
Я выслушал все его доводы.
Посидели. Помолчали.
Потом он сказал:
- Иди, всё обдумай и принимай решение. Но в науке я тебе не помощник. Препятствовать не буду, но пробиваться будешь сам. -
На том и порешили.
Военная карьера меня никогда особо не привлекала. Во всяком случае, я никогда не считал месяцы и дни до очередного воинского звания и не выбивал под него соответствующее кресло. В этом вопросе все у меня шло как-то само собой.
Недавно вот повысили меня в должности и присвоили очередное воинское звание. Теперь я капитан! Кроме этого, ещё и заместитель командира батареи или замкомбат. Фигурально- это что-то вроде помощника старшего продавца в магазине. Старший мухлюет, а помощника ведут по этапу.
На большую военную карьеру я не замахивался, поэтому спокойно воспринял все, о чем поведал комдив.
С решением тоже долго не мучался.
Собственно внутри меня оно состоялось ещё в курсантскую пору.
На следующий день я сказал комдиву, что выбираю науку - через авиацию.
Он широко улыбнулся и ответил:
–А я это знал и без твоего заявления. Ну что ж, дерзай! Вот тебе телефон адъютанта заместителя командующего флота по инженерно - авиационной службе (ИАС). Дозванивайся, проси аудиенции и действуй.
От такого неожиданного поворота, я готов был его расцеловать, броситься с рыданиями на шею, но он в своей иронической манере предотвратил мелодраму:
– Слез и благодарностей не надо. Когда станешь великим и знаменитым, вспомни седого, кильдинского подполковника, - весело заключил он нашу беседу.
На замкомандующего по ИАС я вышел, потратив на это пару недель.
Мне назначили встречу.
И вот я в Североморске.
В небольшом уютном кабинете передо мной невысокий, подтянутый, седеющий генерал-майор с мягкими чертами открытого, приятного лица.
Наш разговор длился три часа. Генерал внимательно выслушал мои мотивы и просьбу о переводе в авиацию. Заинтересованно просмотрел, подготовленный к этой встрече, реферат. Задал несколько вопросов по ходу просмотра графиков и таблиц, приведенных в нем. Одобрительно отозвался о сданных экзаменах кандидатского минимума.
Потом встал, вышел из-за стола, подсел возле меня на стул. Посмотрел на меня внимательно и тихим, доверительным тоном начал обрисовывать ближайшую перспективу, которая ожидает меня, в случае перевода в авиацию.
Тезисно она выглядела так:
1.Я чужой человек в авиации, не имеющий специального авиационного образования. Вывод:–к технике меня никто не подпустит, в академию не возьмут.
2.Нужно, как минимум, два года потаскать на аэродроме шланги керосинозаправщиков, прежде чем мне разрешат поступать учиться в академию для приобретения соответствующего образования. В академии учиться три года. Итого пять лет.
3.Потом снова часть. И только через пару лет возможна адъюнктура. Итого семь лет.
И это всё сможет реализоваться только при самых благоприятных условиях прохождения службы в части.
После столь неотразимых аргументов я совсем потух.
- Да не отчаивайся ты, - по-отечески потрепал меня по плечу генерал. - Вижу, что стремление к науке у тебя большое, зря время на Кильдине не тратил. Реферат хороший. Поэтому давай решим так: ты оставляешь мне свой реферат и свои координаты. Я тебе дам свои. Реферат я переправлю в Москву главному инженеру авиации ВМФ. Это мой давний друг с училища. Он даст команду своим специалистам. Они его внимательно изучат, и, если одобрят, то отошлют в академию, к крупному специалисту по авиационным двигателям (и назвал фамилию человека, перед именем которого я благоговел еще с курсантских времен; я учился по его учебникам, читал его статьи в солидных журналах).
Неужели вот так вдруг и запросто мой реферат отошлют ему?
Наверное, в этот момент у меня был наиглупейший вид, отчего генерал искренне рассмеялся.
–Да, не трусь ты! он - человек доброй души и очень любит вот такую настырную молодежь.
В конце нашей беседы, генерал куда-то позвонил. Спросил, нет ли борта на Кильдин. По одобрительному кивку головы, я понял, что борт есть. Потом по селектору вызвал адъютанта. В дверях неслышно появился прапорщик.
-Саша, проведи молодого человека в нашу столовую. Покорми его перед дорогой, и на моей машине отправь на верхний аэродром в вертолётный полк. Пятнадцатый борт должен лететь на Кильдин. Пусть его ребята захватят с собой. Все формальности я сейчас утрясу.
Потом он подошел ко мне, тепло пожал руку со словами: - Ничего, брат, я думаю, всё у тебя получится. Возвращайся в свой полк и служи спокойно. Обо всем тебя будут своевременно извещать. И, улыбаясь, добавил:- Надеюсь в скором времени встретить тебя академиком!
Вот так закончилась моя первая встреча с авиацией.
Когда я доложил комдиву результаты своей поездки, он задумчиво сказал:
- Настырность в достижении цели это хорошо, но только цель твоя непростая. Дорога будет жутко трудной. Оцени свои силы, и уж если решишь, то действуй до победы. В чем могу- помогу. Очень тронули меня эти нехитрые слова.
Итак, я начал "заводиться", а это значит, что буду идти до конца.

Генерал сдержал своё слово. На следующий же день после нашей беседы, он отправил мой реферат в Москву, сопроводив ходатайственным письмом. Мне позвонил его порученец и сообщил дату отправки, исходящий номер и адрес, куда ушли документы.
Я терпеливо ждал ответа. Ждал два месяца. Ответа не было, тогда я сам написал письмо в эту организацию. Ответ пришел быстро (конечно по нашим островным меркам).
Из секретариата главного инженера авиации ВМФ мне сообщили, что реферат одобрен, ходатайственное письмо возымело должное действие. Они отправили в академию: реферат, заключение специалистов и свои предложения о зачислении меня в заочную адъюнктуру, в порядке исключения.
Я успокоился и стал ждать решения академии. Прошло ещё два месяца- никаких известий. Это насторожило меня, однако я запасся терпением и подождал ещё месяц. Но и через месяц никаких сообщений не было.
Тогда я написал письмо в академию и получил официальный ответ за подписью заместителя начальника по учебной и научной работе. В нём сообщалось, что документы были рассмотрены на кафедре авиационных двигателей, и ещё в сентябре по ним было принято положительное решение. Далее прилагалась выписка из протокола заседания кафедры, утверждённая начальником академии.
Выглядит она так:
1.В порядке исключения, учитывая личные качества соискателя, он мог бы быть, допущен к сдаче вступительных экзаменов в заочную адъюнктуру академии, с обязательной сдачей, в процессе обучения в адъюнктуре, двух экзаменов по специальности, в связи с отсутствием у него специального авиационного образования.
2.Для выполнения диссертационной работы по теме представленного реферата требуется проведение экспериментальных исследований. Поэтому, целесообразен перевод соискателя из строевой части в организацию, где такие экспериментальные работы могли бы быть выполнены.
3.В случае Вашего положительного решения, для более подробного ознакомления с соискателем и подготовки необходимых материалов к заседанию приемной комиссии, в соответствии с приказом МО СССР №110-1969г., прошу Вас срочно выслать в адрес академии его личное дело.
А дальше началась игра «в испорченный телефон», которая закончилась тем, что я оказался за бортом академии.
Дело в том, что все мои бумаги пришли в академию по линии авиации ВМФ. Из академии решение по моему вопросу отправили по этой же линии, то есть главному инженеру авиации ВМФ, оттуда на Северный флот, в кадры авиации ВМФ.
Кадровики, начали искать меня в авиационных частях. Естественно, не нашли, поскольку я там никогда не служил. Тогда недолго думая, они отписали бумагу в академию, что такой де в кадрах авиации Северного флота не значится, следовательно, никакого личного дела они выслать не могут!
Всё! Крах!
Я срочно позвонил генералу в Североморск. Он матерился, не стесняясь телефонных барышень, и посоветовал мне обратиться с просьбой к своему командованию, послать в академию официальный запрос и разъяснения по поводу происшедшего недоразумения. Я так и сделал.
И вот командир полка получил бумагу, окончательно поставившую крест, во всяком случае, на ближайший год, на моём поступлении в адъюнктуру:
«На Ваш запрос, высылаю документы соискателя, полученные академией в 1969 году, в связи с предполагавшимся поступлением его в заочную адъюнктуру.
Вопрос о допуске соискателя к вступительным экзаменам приёмной комиссией положительно решен быть не мог из-за отсутствия его личного дела.
Просьба о высылке в академию (для ознакомления) личного дела соискателя, с рекомендацией академии о переводе его из строевой части в организацию, где он смог бы выполнить экспериментальную часть научной работы, была направлена в  в\ч… в сентябре 1969 года.»
О, как я психовал, ознакомившись с содержанием этой бумаги! Комдив искренне расстроился и, понимая моё состояние, успокаивал и подбадривал. Соседи мои горевали, а Дина с Женей по-бабьи всплакнули.
Немного успокоившись, я начал обдумывать варианты выхода из этой дурацкой ситуации.
Однажды вечером звонит комдив:
– Зайди, поговорим !
Зашел. Валя, жена комдива, говорит:
- Раздевайся, проходи, ужинать будем.
Выходит Алексеич - так в своей среде мы зовём комдива. Хитро улыбается. Давай-ка, говорит посидим, покумекаем.
Ну, сели за стол. Валя немножко посидела, выпила с нами рюмку «За надежду!» и оставила нас вдвоём.
Проговорили мы по душам за полночь.
Сердечность и искреннее сопереживание этих двух симпатичных людей окончательно меня успокоили и облегчили душу. Нет, досада, конечно, осталась, но безысходность и растерянность ушли. Решили, что мне самому следует обратиться к начальнику кафедры академии с просьбой помочь вернуться к вопросу о моём соискательстве.
На следующий вечер я сел сочинять письмо начальнику кафедры авиационных двигателей, тому самому, известному и глубоко мной почитаемому, учёному. Я написал ему всё откровенно.
И ещё я написал письмо летчику-космонавту Герману Титову. В этом письме кратко изложил существо дела и просил оказать посильную помощь в решении моего вопроса.
Что заставило меня написать письмо Г. Титову, и почему именно ему? Я до сих пор не могу толком объяснить. Скорее всего, это был какой-то импульс отчаяния, когда по малейшему всплеску надежды в душе хватаешься за первую попавшуюся соломинку, совершенно не задумываясь, спасёт ли она тебя. И ещё, наверное, я интуитивно полагал, что после трагической гибели Юрия Гагарина, который мне был по-человечески симпатичен и гибель которого я очень переживал, Второй, то есть Герман Титов, должен во всём его заменить. Короче, я написал ему всё, как есть.
И, самое удивительное - я получил ответы на оба письма!
Начальник кафедры сообщал, что огорчён произошедшей ошибкой, но она не повод для отступления. В конце своего письма он писал:
«Если будете упорно работать, то с моей стороны Вы всегда найдёте поддержку. В любом случае заочная адъюнктура будет для Вас лучшим вариантом. Рекомендую сейчас сосредоточить Ваше внимание на изучении теоретических основ наших наук и серьёзно готовиться к сдаче вступительных экзаменов в заочную адъюнктуру. Присылайте заявление и личное дело в адрес академии».
Во втором  письме, говорилось, что направлен запрос в Главное управление кадров ВФМ, с просьбой оказать мне поддержку.
Непроглядная ночь, спустившаяся было на мою душу, начала помаленьку растворяться в робких лучах вновь блеснувшей надежды.

ОСЕННЯЯ  КАДРИЛЬ

Кадриль - французское название общественной
пляски с чётным количеством пар
Толковый словарь Даля.

Закончены заготовки ягод, грибов, веников. Оживленнее становится в городке. Из южных краев возвращаются в свое островное гнездо его обитатели.
Все чаще и чаще с севера наползают на остров холодные, липкие туманы. Дожди вперемежку со снегом порождают промозглость, и она расползается по всем уголкам. Быстро меркнут краски природы, будто рачительный осветитель сцены секцию за секцией отключает огни праздничной рампы, давая понять зрителям, что чудесный спектакль подходит к концу.
На совещаниях у командира все чаще заходит речь о подготовке к зиме, разгрузке прибывающих транспортов, вывозу и складированию получаемых ГСМ, угля и комплектующих нового комплекса.
Для всех нас, островитян, это тяжелая, изнурительная работа. Корабли обеспечения и самоходные баржи один за другим подходят к причалу Восточного Кильдина. Все мы разбиты на смены, и работа идет круглосуточно, не прерываясь
Место здесь и в самом деле великолепное. Воды салмы изобилуют рыбой, а надежная защита поселка от северных ветров создает в нем своеобразный микроклимат. Конец сентября, а тут зелено и тепло. Туманы в долину не спускаются. Они висят серыми клочьями, зацепившись за крутые вершины сопок. Приятный, уютный уголок, если бы не удручающая заброшенность поселка.

В один из дней, главный инженер назначил меня старшим на выгрузку комплектующих элементов нового комплекса. День выдался безветренным. Салма лениво катила свои оливково-синие воды в море Баренца. Огромная самоходная баржа серой тушей прижалась к железу понтонного причала. Выгрузка близилась к завершению. В трюме оставалось несколько «крупногабаритов», и я уже прикидывал, что максимум через час мы закончим это муторное дело, соберём свои пожитки и, наконец, отправимся на свой Лимон, где ждёт нас баня и отдых.
За две недели напряженного, монотонного труда все порядком устали, азарт первых дней давно прошел. Ловля с пирса трески и камбалы надоела, а уха, которую сначала уплетали с величайшим аппетитом, всем опостылила. И даже зеленый оазис среди серого скалистого уныния, вступающего в очередную зиму острова, не радовал взор. Всем хотелось сейчас одного –скорее закончить дела и вернуться домой.
Крановщик работал лихо, играючи. Жесты мои управленческие исполнял с ювелирной точностью. Внизу, в трюме орудовали двое крепких матросов, допущенных по всем правилам техники безопасности к погрузочно-разгрузочным работам. Инструктаж со стропальщиками перед началом работ проводил главный инженер лично. Я стоял у края люка. Большой палец вниз-команда крановщику опускать гак со стропами в трюм. Гак опускается. Старший в трюме горланит:: - Вира помалу!
Я репетую крановщику большим пальцем вверх. И опять закрутилось колесо на конце крановой стрелы. Гак с ящиком плавно поехал вверх.
И вдруг из черноты трюма раздаётся леденящий душу вопль:-Стоп! Майна!
Почти одновременно с этим воплем я услыхал тупой удар рухнувшего груза и сдавленный стон.
Резким разворотом ладони с оттопыренным большим пальцем я выразительно ткнул вниз. Крановщик мгновенно выполнил команду. Кричу на причал: - Машину и фельдшера! Срочно!
А сам кубарем - в трюм. Зрелище там, конечно, страшное: огромные ящики соприкасались вверху друг с другом в одной точке, а внизу балансировали на лезвиях своих боковых ребер, опираясь на обод огромной металлической чаши, сферической горбушкой лежавшей на дне трюма. Всё это многотонное сооружение дышало, плавно покачивалось, с трудом сохраняя целостность образовавшейся причудливой конструкции. Малейший толчок баржи неминуемо разрушил бы эту хлипкую конструкцию, и тогда деревянные громадины как микроскопическую букашку, расплющили бы находящегося между ними матроса.
С подоспевшим фельдшером мы осторожно извлекли пострадавшего из качающейся ловушки. Он был бледен, слегка заторможен, часто дышал, но сознание оставалось ясным. Фельдшер дал ему выпить немного «шила», а затем приступил к первичному осмотру. После «шила» парень начал приходить в себя. Никаких внешних травм на нём не было. Руки, ноги и голова безболезненно поворачивались. Единственное. на что он жаловался - боль в груди. Позже, в полковом лазарете, куда его доставили, на рентгеновском снимке врачи обнаружили трещину пятого ребра с правой стороны грудины. Парень счастливо отделался. Через пару дней он уже вернулся на Лимон.
Прибывший на причал главный инженер выслушал мой доклад о случившемся молча, не задав ни единого вопроса. Не спеша достал сигарету, тщательно размял её, прикурил от своей знаменитой зажигалки в форме патрона, смачно затянулся и на выдохе тихо произнёс:
- Годится! - Это мне. - В рубахе родился парень. Долго жить будет, – Это в адрес матроса.
Ещё через минуту:
- Сволочи грузчики. Кто так загружает трюм негабаритами? Поубивал бы на месте.
И опять обращаясь ко мне:
– Делай выводы, капитан из случившегося. Руководитель должен видеть всё.
Потом, уже веселее:
– Ну, чего стоим как на похоронах? Обошлось и, слава Богу. Продолжайте выгрузку. Только смотрите в оба!
С этими словами он юркнул в поджидавший его газик и умчался в полк.
Когда разгрузка закончилась, мы торопливо собрали свой палаточный городок и возвратились в часть.
Комдив построил дивизион, поблагодарил всех за усердную работу, объявил, что баня готова. После обеда помывка личного состава, а вечером - для офицеров и прапорщиков. Дивизиону два дня выходных.
Итак, завершен еще один кругооборот в природе. Впереди нас ждет долгая полярная ночь.

Банный ритуал в дивизионе был отработан до мелочей. Его свято и строго соблюдали. Разговоры о бане начинались уже в пятницу утром, когда замкомдива лично докладывал комдиву, что матрос истопник заступил на вахту. С этого момента две ночи подряд он будет священнодействовать в своей кочегарке, поддерживая требуемый градус в парилке.
Баня каменная, но изнутри обшита плотно пригнанными, толстыми дубовыми досками. Она состоит из трех отсеков: общего моечного отделения небольшого предбанника и парилки. Один угол парилки занимает тщательно оштукатуренная печь с колодою для получения пара, с чанами для горячей и холодной воды. К ней плотно примыкает круто уходящий вверх полок с деревянными приступками и подголовьем. Напротив него широкая скамья с шайками для мытья. Все это хозяйство содержится в образцовом порядке, тщательно выскабливается до желтизны перед банными днями.
В субботу утром, приняв доклад о готовности бани, комдив даёт команду телефонисту обзвонить семьи офицеров и прапорщиков. После их помывки - тщательная приборка, и объявляется баня для личного состава. Обед в этот день для матросов необычный, продслужба извлекает на свет свои летние заготовки, и обеденные столы украшают графины с брусничным квасом, вазочки с черничным вареньем, маринованные грибы. Борщ по-особому наварист и ароматен. Свежеиспеченный хрустящий хлеб издает незабываемый душистый аромат. Вся атмосфера столовой в этот день наполнена домашним теплом и уютом. После обеда наружных работ и занятий не проводится. Личный состав отдыхает. Вечером в клубе крутят кино.
Ночь с субботы на воскресенье для матроса-истопника была особо ответственной. Комдив любил крепкий пар, свято веря, что ото всех хворей и невзгод «баня парит, баня правит», поэтому истопник шуровал в своей кочегарке на совесть. Помывка офицеров и прапорщиков начиналась в одиннадцать часов. К этому времени пар был готов, предбанник и парилка сияли первозданной чистотой. В предбаннике на лавках лежали аккуратно свернутые белые простыни и на каждой сверху по дубово-березовому венику. У входа в парилку, в углу размещалась бочка с брусничной водой. В парилке на лавке стояла глубокая деревянная шайка с квасом и ковш. Первым в парилку входил комдив. Брал в руки ковш, набирал в него квасу и со смаком забрасывал содержимое в колоду. После нескольких бросков вся парилка наполнялась сухим ароматным паром.
- Заходи! – выглянув в дверь, звал комдив, и мы, с шутками и подначками, расползались по полкам парилки.
Особо заядлые и стойкие забирались на самый верх, откуда их почти не было видно, и об их присутствии можно было судить только по блаженным покряхтываниям, оханьям и чмоканьям под ритмичными ударами веников, периодически смачиваемых в брусничной воде. - Парься - не ожгись, поддавай - не опались, с полока не свались, - разудало покрикивал комдив, отправляя очередной ковш с квасом в раскаленное дыхало печи.
Это было какое-то колдовство.
После бани все шли в кают-компанию, где нас поджидали обильно накрытые столы, банные сто граммов «шила» и долгая застольная беседа без соблюдения особых субординаций, но и без панибратства. Просто застольная беседа хорошо поработавших и отлично попарившихся мужиков одной большой семьи. Служебных тем старались не касаться, но мирок, в котором все мы жили, был настолько мал, а жизнь и служба настолько переплетены, что все равно в итоге все сводилось к разговорам о службе, о предстоящих делах, о проблемах и работах дивизиона.
Такие посиделки очень сближали. На них раскрывался человек, его характер, привычки, образ мышления и само восприятие жизни. Хорошее, доброе было время!

НАДЕЖДЫ  И  ТРЕВОГИ

Как впитывая воду
До отказа,
Морская губка тяжелеет,
Так чувство тяжести
В душе моей растёт.
Исикава Такубоку

На исходе безмятежное кильдинское лето. Все боевые задачи решены. Размеренно катится повседневная служба. Суточных нарядов и дежурств, как у собаки блох. Между «боями», то есть между нарядами, я занимался подготовкой всех необходимых бумаг для поступления в заочную адъюнктуру. Держал связь с кадровиками в Североморске. Они обещали вплотную заняться вопросом моего перевода, как только решится вопрос с адъюнктурой. Это меня вполне устраивало.
После зимних бурь и невзгод, в душе, наконец, заштилело, и я наслаждался тишиной, зеленью цветущей тундры, голубизной небес, незаходящим солнцем. Это была моя пора. Я всегда любил заполярное лето.
Но, видно так уж устроен человек: стоит расслабиться, забыться, отключиться от всего, стоит уйти с головой в безмятежность, как - бац и, здрасте пожалуйста, получите сюрпризец. На этот раз это был настоящий сюрпризище. Разбирая очередную почту, среди газет и журналов я обнаружил толстенное письмо, подписанное до боли знакомым аккуратным почерком. Это было письмо от Юльки.
С момента нашей встречи в Минеральных водах прошло почти два года. Два года терзаний, надежд, разочарований.
И вот в руках у меня послание из солнечного Крыма. Я не верил в реальность этого письма. Долго вертел его и так и сяк, не решаясь распечатать. И когда уже было совсем удостоверился, что это действительно письмо от Юльки, а не галлюцинация, и когда уже совсем было решился его распечатать, в коридоре пронзительно зазвонил телефон. Почему-то телефоны и дверные звонки всегда отвратительно и нахально звонят в самые неподходящие моменты… Меня срочно вызывали в штаб. Вся срочность заключалась в том, что замполиту нужно было дать сведения, как идёт дополнительная подписка на флотскую газету в подразделении.
Флотская срочность, как резь в животе – возникает внезапно, неизвестно по какой причине, и проходит детским расстройством желудка.
По возвращении домой, устроился уютно в своем уголке возле «Ригонды» и стал читать письмо. В нём было всё и грусть, и нежность, и упрёки, и раскаянья, и жажда встречи, и боязнь разочарования…
Нет, видно на этом свете, предначертано нам с Юлькой быть вместе, даже находясь на огромных расстояниях, друг от друга, любить до самоистязания и страдать до полного опустошения души.
Перечитав несколько раз письмо, я утвердился в правильности своих мироощущений.

Я не стал писать ей ответ. Я просто послал телеграмму: «Приезжай!»
И она приехала.
Я встретил её на Мурманском вокзале.
Вокруг было зелено, тепло и солнечно. Такого мягкого августа я не помню за все годы своего проживания на Севере.
Прожив в Североморске три незабываемых дня, отправились на остров. Отходили на Кильдин из флотской столицы на торпедном катере. Нашим соседям из Гранитного нужно было забрать на Кильдине какой-то груз и каких-то проверяющих.
Я заметил, что летом на Кильдине не только тьма комаров, но и несметные орды всевозможных проверяющих, которые, как правило, незаметно появляются и так же незаметно исчезают. Во всяком случае, до наших Богом забытых точек они редко добираются. Чаще всего оседают в штабах, где есть в изобилии морепродукты, дары тундры и свежее «шило». С важностью необыкновенной они подмахивают умело составленные акты, дают ценные указания и, строго погрозив всем пальчиком, на быстроходном плавсредстве отбывают восвояси.
Приземистый, серо-голубой катер несся по морской глади, оставляя за собой ослепительно белый шлейф пены, в фалдах которого, в низких лучах вечернего солнца, вспыхивали тысячи маленьких радуг. Всю эту водную феерию мы наблюдали с ходового мостика, куда нас любезно пригласил командир катера, мой однокашник.
Лихо подскочили к острову. В эти вечерние часы он был потрясающе красив. Золотистые воды, нежно ласкали украшенные зеленью и цветами берега. Сопки, принаряженные и помолодевшие, приветливо встречали нас.
На пирсе нас ждала командирская ГТЭСОЧКА.
Саша, водитель, усадил Юльку рядом с собой, и мы понеслись.
Юлька что-то возбужденно кричала ему на ухо, восторженно жестикулируя, указывала то на промелькнувший водопад, то на сопки, то на скалы Мурманского берега.
Остров Юльке понравился.
С соседями она познакомилась быстро, легко и непринужденно.
В моей, пардон, теперь уже нашей комнате, она все резко забраковала и на следующий же день затеяла генеральную уборку и перестановку всего и вся. В чем ее с энтузиазмом поддержали мои очаровательные соседки.
Вечером, когда я пришел со службы, комната была неузнаваемой.
На месте моей любимой карты Атлантики красовалось огромное цветастое панно.
Панно, конечно, красивое, но карта была частью меня самого. И вот теперь этой части мне постоянно не хватает…
К восьми часам вечера к нам нагрянули гости. О, это была крутая пирушка. Мы просидели до семи часов утра. Благо, было воскресенье и на службу не нужно было идти.
Я видел, что Юлька "пришлась ко двору", и радовался, как ребенок…
Жизнь моя, на новом этапе, стала совсем иной и эпистолярные излияния как-то отошли на второй план (надеюсь, что ненадолго). Писать я люблю со смаком, под соответствующий настрой души. А душа моя теперь заложена в ломбард, под залог семейного благополучия.
За успехи в обустройстве домашнего очага (например, недавно я смастерил из досок, которые выклянчил у старшины со склада, ещё один весьма не дурной книжный стеллаж), мне выдаются индульгенции на свободное творчество и тогда я первым делом, спешу пообщаться с сокровенной тетрадью.

Новая, седьмая по счёту, зима застала нас в домашних хлопотах. Мы обзавелись целой кучей бытовой техники. И теперь я стопроцентный кильдинский обыватель.
Курить в комнате, мне строжайше запрещено. Много пить кофе - тоже.
Кладовка наверху, под потолком, набивается дарами тундры, моря и продсклада. Наверное, Юлька предстоящую зиму воспринимает, по меньшей мере, как Ленинградскую блокаду. Я про себя хихикаю, но молчу. Пусть хозяйствует.
Дома стерильная чистота и образцовый порядок. Соседки ехидничают:
- Кончилась твоя вольница! -
Но, странное дело, все эти Юлькины новации я воспринимаю совершенно спокойно, без малейшего внутреннего протеста.
Никогда не замечал за собой такой покорности.

Пришла Зима, а с ней и военные игры – сдача задач. Мы их, как всегда, сдали, и, как всегда, куда следует, отрапортовали.
Вскоре после Нового года, Юлька укатила на заключительную сессию.
На весь месяц её отсутствия мне были даны подробнейшие инструктивные указания: где, что лежит, что и когда есть, чего, льзя, а чего, нельзя.
В отсутствие Юльки, произошло очень важное событие.
Как-то вызывает меня комдив, и хитро улыбаясь, говорит:
- Ну что, настырный, добился - таки своего?
Я стою перед ним, и мысленно прокручиваю - куда это он клонит, что могло случиться?
А комдив, наслаждаясь моим идиотским видом, тянет резину.
– Письма в разные инстанции писал?
-Писал, - говорю.
– Вот и дописался!
Совсем замороченный, спрашиваю:
- А что же всё-таки случилось?-
Отвечает:
– Случилось! И еще как случилось! Только не падай в обморок, а то нашатыря у меня под рукой нет и фельдшер в полку. Если хочешь, для твердости духа налью "шила".
Да не надо мне никакого нашатыря и никакого шила, начинаю я потихоньку заводиться..
- Только что звонил из Североморска кадровик, говорит комдив.- Пришло положительное решение о зачислении тебя в заочную адъюнктуру академии. Это первая новость. А вот и вторая: предлагают тебе должность начальника учебной лаборатории в высшем военно-морском училище, в Баку, чтобы ты, наконец, оставил всех в покое и занялся своей наукой, раз уж ты в неё так рвешься. Ну как, пойдешь?
-Конечно, пойду, - не задумываясь, выпалил я.
-Ну, тогда поздравляю, - протянул он руку и крепко обнял меня. –Молодец, добился своего. Только там, под жарким каспийским солнцем, не расслабляйся. Сейчас позвоню нашим кадровикам, чтобы начинали готовить на тебя документы.
Я верил и не верил, что наконец-то всё свершилось. И пусть из-за досадного недоразумения или чьей-то чиновничьей небрежности я потерял пару лет, но всё-таки вышел на долгожданную дорогу и это- главное!

Надвигается весна. Скоро на острове зацветут полярные ивы, но уже без нас…
Мы навсегда покидаем Заполярье.
Грустно и очень неспокойно на душе…

К отъезжающему ГТТ пришли все, с кем я честно делил радости и невзгоды нелегкой островной жизни.
Мы расставались тяжело, с липким комком у каждого в горле.
Почти ничего не говорили. Да и что было в эти минуты говорить?
Каждый из провожавших по-своему оценивал это расставание. И у каждого наверняка кольнуло внутри: «Скоро ли и я, вот так, сяду в ГТТ и навсегда отправлюсь на Большую Землю?»
Прощай Остров! Будь добр и снисходителен к людям, живущим на твоей суровой земле. Храни от всяческих бед и напастей беззащитных детей своих!
Мне тяжело уезжать.
Мы отправляемся в Северную столицу, а оттуда в солнечный Баку.
Что ждет меня там?
Туда-ли я рвусь?
Как-то сложится наша дальнейшая судьба?
Вопросы. Вопросы. Вопросы.
В голове переполох и смятение.
Таким потерянным я ещё не был никогда…

ПОСЛЕСЛОВИЕ

10 октября 1964 года в 3.30 по полуночи я юным лейтенантом впервые ступил на гранитную твердь острова Кильдин, расположенного недалеко от Мурманского побережья в водах Баренцева моря; впервые пересек створ ворот заброшенного в тундровой глухомани экзотического Лимона; впервые увидел полярное сияние и был потрясен его великолепием. Да мало ли чего еще увидел и узнал я тогда впервые.
Молодость всегда азартна и беспечна. В те годы я воспринимал жизнь и службу на этом каменном острове как естественную закономерность, не взвешивая и не выверяя каждый свой шаг. Я просто жил: радовался и грустил, отчаивался и надеялся, любил и ненавидел, страдал и наслаждался. И лишь по прошествии многих лет осознал, что Остров сформировал меня как личность, дал в руки невидимый оселок, на котором я потом, большей частью подсознательно, сверял и выверял свои чувства, поступки, друзей. Он развил во мне обостренное чувство жизни, умение понимать и сострадать, умение, даже в обыкновенной мелочи видеть удивительное. Он завладел моей душой и до сих пор бережно держит ее в своих добрых каменных ладонях.

Наверное, в жизни каждого однажды наступает момент, когда хочется остановиться, перевести дух, оглянуться на прожитое, сверить себя, нынешнего, с собой тогдашним, прикинуть ладно ли прожил отпущенное, покаяться, в чём был не прав, утвердиться, в чём был прав, вспомнить добрым словом былое и снова двинуться в путь. Не жаль прожитых лет, жаль, что они быстро пролетели.
В повседневной суете я, кажется, совсем забыл Кильдин. Но вот настала пора, когда сердце и рассудок пришли в согласие, когда всё прожитое и пережитое на Острове улеглось, отстоялось, сформировалось, очистилось от случайных эмоций, излишней эйфории и излишнего пессимизма, приобрело цельность, последовательность и стройность. Осознав это, я решил рассказать о тех, теперь уже далёких днях, чтобы воздать своему Гранитному Учителю хоть толику благодарности за науку и мудрость, переданные мне.

Книга издана в 2000 году тиражем 50 экземпляров Типографией Севастопольского военно-морского института им.П.С.Нахимова.

<<<НАЧАЛО

В НАЧАЛО СТРАНИЦЫ

НА СТРАНИЦУ "С.Т. АКСЕНТЬЕВ"

НА ГЛАВНУЮ